Сергей Бортников - Брусиловская казна (сборник)
Власть голодранцев долго не просуществовала. Растоптал немец кованым сапогом красные знамёна и вывесил свои – со свастикой.
Гитлеровцев Гордына тоже не любил. Конечно, лучше, чем Советы, хозяйничать не претят, но уж больно те фрицы самоуверенные, наглые. Ведут себя так, словно находятся не на берегах Стохода и Стыря, а Рейна или Майна.
Бил Влас со своей сотней фашистов не хуже, чем красных. На четвёртый год войны подросли дети, стали помогать отцу в ратном деле.
До сих пор в его подчинении и Василий, и Павел.
Только немцев уже нет.
Прогнали их за бугор краснопузые воины.
Закончилась война для всех, даже для Василины, которая продолжала мирно жить в глухом полесском селе, а они и дальше сражаются за «вильну Украину». Подолгу отсиживаются в тёмных, смрадных схронах, месяцами не пробуют горячей пищи, а по ночам стреляют, вешают, душат закрутками.
В основном – таких же украинцев.
Только с другими убеждениями.
Вот и настигла его кара Господняя!
– Звали, тату? – словно с того света доносится зычный голос Павла.
Он на четверть часа раньше Василия появился на свет, поэтому считает себя старшим. И главным в семье.
Похожи дети, как две капли воды, а он безошибочно определяет, кто есть кто. Каким-то особым чувством, свойственным только родителям двойни.
– Всё, умираю я, сынку…
– И что вы, тату, такое себе надумали? Всю войну прошли, ничего с вами не случилось – и сейчас одужаете[66]!
– Нет, Павлик, смерть стоит у моих ног. Сдал кто-то нас, заманил в мышеловку и захлопнул её.
– Да я эту иуду собственными руками!..
– Хорошо. Только, может, достаточно уже крови? Советы по лесам листовки разбрасывают, кто придёт с повинной, тому прощение.
– Ни, тату… Мы доведём ваше дело конца. Победного конца!
– Добре, сынку… А где Василий?
– Скоро будет.
– Ох, не дождусь я!
Превозмогая боль, Влас оторвал голову от нар и, опёршись на локоть, неожиданно сильным голосом произнёс:
– Всем выйти!
Когда последний боец покинул подземное укрытие, сотник прошептал:
– Наклони ухо, сынку… У дома моих родителей, твоих деда и бабы, есть старый заброшенный колодец. В его кирпичной кладке, – тайник с золотом. Вот, – непослушной рукой Влас протянул сыну маленький, но довольно увесистый мешочек, затянутый тесёмкой. – Там таких много!
Павел вытряхнул на ладонь сначала швейцарскую монету, затем – небольшой, но тяжёлый слиток. Солнечный лучик, случайно проникший в бункер через одну из вентиляционных щелей, задел своим краем драгоценности, и они заиграли жёлтым неземным светом.
В этот момент лесную тишину разрезали выстрелы.
С каждой секундой они приближались, становясь более громкими.
– Нам надо уходить, тату! – это младший сын Василий кричит прямо в открытый лаз.
Пётр Иванович попробовал подняться. Да где там!
– Подойди ближе, сынку… Павел тебе всё расскажет. Прощайте!
Неожиданно резким движением, на которое, он, казалось, уже не способен, Влас выхватил из-за пазухи трофейный вальтер и молниеносно нажал на спуск.
Братья даже не успели испугаться.
Прижавшись друг к другу, они молча наблюдали, как бьётся в предсмертных судорогах тело их отца, ещё достаточно молодое и крепкое на вид.
– Всё, нет больше тата!.. – констатировал Павел так холодно, как это может делать только врач, повидавший на своём веку немало смертей. Более эмоциональный Василий всхлипнул и снял шапку.
А выстрелы звучали уже совсем рядом.
– Уходите, хлопцы!
Павел сбросил на пол керосиновую лампу, которую они практически никогда не зажигали, и достал спички.
– Что ты затеял, брат?
– Не хочу, чтобы тело отца досталось Советам.
Через несколько секунд в бункере полыхало пламя.
* * *«Ястребки» и несколько кадровых военных взяли в плотное кольцо остатки сотни Власа. Скоро придёт конец ещё одному бандитскому гнезду.
Но командовавший операцией опытный чекист Латышев почему-то не чувствовал особого удовлетворения.
Может быть, потому, что в области действовало ещё немало вооружённых формирований?
Год назад закончилась самая кровавая в истории человечества война, а люди продолжают гибнуть. И какие люди!
Майор Гребенюк, прошедший с боями от Москвы до Берлина, переводчица Ганнуся, сержант Клименко, которого призвали на военную службу уже после Великой Победы. Да разве всех упомнишь?
«Пока жив – буду давить эту бандеровскую сволочь!» – мысленно дал себе клятву подполковник.
Слева мелькнули чьи-то тени.
– Лейтенант Сидорук, ко мне!
– Товарищ…
– Отставить! Возьмите трёх бойцов и обезвредьте группу прорыва.
– Слушаюсь! Макарчук, Скавронский, Белялов – за мной!
Повинуясь приказу, воины покинули засаду и растворились в надвигающейся темноте. В неглубоком овраге остались только Латышев и рядовой Гонта.
Как вдруг…
Глаза солдата как-то странно расширились, он вздрогнул, неуклюже развёл руки, набирая в последний раз полную грудь свежего лесного воздуха, и рухнул на свежую весеннюю траву.
Ещё секунда – и подполковник увидел прямо перед собой блестящие глаза. Совершенно не злые, можно сказать даже – озорные. Всего лишь одно мгновение – а память зафиксировала все мельчайшие детали.
Совсем ещё мальчишка. Лет семнадцать-восемнадцать. Среднего роста, тощий, но жилистый. Ямка на подбородке… Стоп! Да это же Василий. Или Павел. Кто-то из детей Петра Гордыны!
Офицер быстро нащупал в кобуре пистолет, но юноша первым нажал на спуск.
Чекист повалился на бок и застонал…
* * *Расправившись с противником, Василий и Павел рванули в глубь лесной чащи. Хотя в темноте густой смешанный лес повсюду напоминал непроходимые джунгли.
Только к утру парни наконец остановились и смогли перевести дыхание.
Погони не было.
Утомлённые, они легли в маленькую ложбинку, прижались друг к другу и забыли обо всём на свете.
Куда-то вдаль отступили боевые побратимы, сражающиеся за самостийную неньку, отец, получивший в этой борьбе смертельное ранение, рано поседевшая мать, и днём и ночью напрасно выглядывающая своих сыновей на окраине родной деревни с милым сердцу названием Дубки.
Тревожный сон был непродолжительным.
Павел услышал скрип колёс и толкнул в бок Василия:
– Вставай, братику, фура едет…
Тот мигом вскочил на ноги, сладко зевнул, потянулся и начал медленно вертеть головой, намереваясь установить, откуда доносятся звуки. Наконец выбрал нужное направление, резво бросился вперёд прямо через колючие кусты, до крови исцарапавшие ему руки, и чуть ли столкнулся с крестьянским возом, запряжённым одной худосочной лошадёнкой.
