Альберто Васкес-Фигероа - Гароэ
Живот его возлюбленной все больше округлялся, а ее красота при этом нисколько не уменьшалась, скорее наоборот. То есть, с одной стороны, он получил то, о чем только мог мечтать мужчина, а с другой – его мучил самый горький кошмар, который преследует солдата.
Что ему теперь предстоит увидеть: как его люди потонут или как умрут от жажды?
Если подумать, придется признать, что разница между счастьем и несчастьем или же между жизнью и смертью заключена в нескольких граммах соли, растворенной в воде.
Как же несправедливо, что все зависит от такой вот малости!
Почти неосязаемая пыль, окрасившая в белый цвет соседнюю скалу, стала виновницей бедствия – из-за нее погибли целые цивилизации, не сумев утолить жажду на берегу моря. Зная, что его мысли никто не подслушает, Гонсало Баэса подумал, что творец столь нелепого мироустройства явно не справился с делом, что было бы еще простительно безбородому новобранцу, но никак не Высшему Создателю.
Или же он лишен способности к сочувствию, что не пристало хорошему отцу.
Гонсало Баэса надеялся стать хорошим отцом, и, поскольку его собственный родитель не раз повторял, что надо только «всем сердцем любить мать своих детей», он был уверен, что у него получится, потому что не представлял, как можно любить больше, чем он любит Гарсу.
Даже в такие периоды, как этот, когда судьба то и дело выказывала ему свою враждебность, мысль о том, что она рядом, была для него бальзамом, а одна минута, проведенная с нею, казалась вознаграждением за целый день невзгод и огорчений.
Подобно тому как это происходит с солью, попавшей в воду, простое соприкосновение с ее кожей становилось тонкой гранью между бытием и небытием.
Пока он наблюдал за тем, как Бруно Сёднигусто, Амансио Арес и остальные усердно занимаются подготовкой образцов, на память ему пришла старая песня, которую не раз пела команда корабля, доставившего его на остров:
Моряк, ты моря не бойся, бойся скалы.Моряк, ты моря не бойся, бойся скалы.Море качает тебя, скала – разобьет.Море качает тебя, скала – разобьет.Милая, губы не вспомнят, ты в сердце хранипамять мою.Милая, губы не вспомнят, ты в сердце хранипамять мою.Дно мне милей крутых берегов.Дно мне милей крутых берегов.
Волны с грохотом разбивались об утес, к небу тотчас же вздымался впечатляющий столб пены, и у лейтенанта невольно возникал вопрос: как это люди могут доверять свою жизнь столь ненасытному чудовищу?
Бороться с океаном значило проявить подлинную смелость, это не то что драться с мавром, вооруженным такой же шпагой, как у тебя.
Любая битва рано или поздно заканчивается, и любой враг может быть повержен, а вот океан готов атаковать снова и снова, поэтому никому и никогда не удавалось его обуздать.
* * *– Так тебе удалось построить корабль? – поинтересовался монсеньор Касорла.
– Корабль, корабль… одно слово, что корабль!..
– Так что это такое было?
– Несуразное порождение горячечных умов и неумелых рук, – искренне ответил хозяин дома. – Как уверял неподражаемый Бруно Сёднигусто, который никогда не лез за словом в карман: «Если бы у Ноя были такие помощники, человечеству не осталось бы ничего другого, как питаться лягушками до скончания веков».
– Судя по твоему рассказу, он никогда не терял чувства юмора. Что с ним сталось?
– Он был при мне несколько лет, затем уехал в Вест-Индию и, как я понял, присоединился к некоему Понсе де Леону[16], занимавшемуся поисками острова, на котором якобы находится мифический источник вечной молодости. Если такой источник на самом деле существует, Бруно его найдет, ему это будет весьма кстати, поскольку он уже далеко не молод.
– Ты по нему скучаешь?
– Моя способность скучать исчерпала себя со смертью Гарсы, хотя, должен признаться, я часто о нем вспоминаю и благодарю небо за то, что мне довелось с ним познакомиться. Когда мы спустили наше горе-судно на воду, он вцепился в штурвал, уверяя, что приведет корабль прямиком на Гомеру.
– И сделал это?.. – спросила Файна со смесью робости и страха. – Корабль-то поплыл?
– Поплыл, поплыл… – ответил хозяин, изобразив улыбку, словно ему самому все еще не верилось в подобное чудо. – Это было самое невзрачное и нескладное сооружение, которое когда-либо спускали на воду, однако вопреки всем прогнозам вшивец Курро Карро установил эти самые шпангоуты весьма удачно.
– Пути Господни неисповедимы! – очень серьезно изрек прелат, протягивая руку, чтобы налить себе более чем щедрую порцию вишневой настойки. – Таинственны и неисповедимы!
– И не говори, дорогой друг! И не говори! – охотно согласился антекерец. – Даже недоверчивый Амансио Арес перекрестился и упал на колени, возблагодарив святого Христофора за то, что тот сотворил столь неожиданное чудо. И тогда я понял, что должен разделить судьбу моих людей и покинуть остров.
– Почему? – спросила старая кухарка. – Отправившись с ними, вы вовсе не увеличивали их шансы добраться до Гомеры.
– Конечно! Скорее уменьшал: все-таки дополнительный груз. Но мне не хотелось, чтобы появилось еще одно пятно в моем испорченном послужном списке и меня считали трусом и дезертиром. До того момента как это сооружение начало плавать, я даже не рассматривал всерьез подобный вариант, поскольку никогда не думал, что мы как плотники на что-то способны, тогда как в противоположность мне эта измученная кучка смельчаков полагалась на меня как командира. Поэтому я чувствовал себя просто обязанным разделить их участь, пока мне не удастся доставить их целыми и невредимыми на христианскую территорию.
– А что думала Гарса о твоем отъезде?
– Она никогда об этом не думала, потому что начиная с того утра, когда мы впервые увидели друг друга, мы оба знали, что никогда не расстанемся. И хотя наверняка ей было больно оттого, что приходилось покидать привычный мир ради чужого, который ее пугал, она была готова сесть на судно без всяких возражений, как только я отдам приказ.
– Вот если бы раньше я могла так полюбить… – чуть слышно проговорила добрая женщина. – Мой-то муж был болван.
– Матиас был славным малым, и ты его просто обожала, зловредная старуха, – нахмурившись, укорил ее генерал. – Когда он умер, ты так плакала, что у меня в супе была одна вода.
– Это были слезы радости.
– Да ты просто лицемерка и лгунья!.. – бросил ей генерал. – Ты не находила себе места от ревности, как только здесь появлялась дочка молочника.
