Молодой Александр - Алекс Роусон
Филипп был в своей стихии. Царь устроился в комплексе из двух пиршественных залов и общего вестибюля, расположенного напротив главного входа, – в самых просторных помещениях дворца, свидетельствующих о масштабах царственного великолепия Аргеадов. Установлено, что потолки там были двойной высоты, около 11 метров. Вестибюль был декорирован пятью ионическими колоннами и, вероятно, дополнительно освещен сверху из проемов в восточной стене; он мог служить и тронным залом. В каждом примыкающем к нему пиршественном зале хватало места по крайней мере для 30 лож; если учесть, что на пиру обычно на ложе устраивались по двое, в таком зале могли находиться до 120 гостей, хотя при необходимости в вестибюле размещалось гораздо больше приглашенных. Возлежавший на роскошном ложе с пухлыми лиловыми подушками царь дегустировал свежее вино из погреба, поданное в изысканных чашах из драгоценного металла, рассказывал ближайшим сподвижникам занимательные истории и наслаждался принятыми в обществе развлечениями: волнующим словом поэта или лаской одаренной гетеры. Брак между Александром Молосским и дочерью Филиппа Клеопатрой был заключен без каких-либо происшествий или пьяных ссор. Еще один гениальный дипломатический ход царя, укрепивший связи между Эпиром и Македонией, явно удался. Царевич Александр был где-то в толпе благородных гостей, наверное, рядом с отцом, круг его личных друзей резко сократился после дела Пиксодара. Однако разрыв с Филиппом остался в прошлом, и царская семья демонстрировала всем единство, даже несмотря на то, что внутри нее сохранялось недовольство.
К счастью для Александра, Аттала на празднествах не было. Весной того же года они с Парменионом повели передовой отряд численностью около 10 тысяч солдат в Азию. Их задачей было обезопасить переправу через Геллеспонт, создать плацдарм для последующего вторжения и приступить к освобождению греческих городов, и таким образом они лишали персидский флот ключевых стратегических гаваней[714]. Желая вступить в войну с одобрением богов, Филипп спросил у Дельфийского оракула, удастся ли ему победить персидского царя. Он получил следующий ответ: «Бык увенчан. Все сделано. Есть и тот, кто поразит его»[715]. Это был двусмысленный ответ, какие часто дают оракулы, но Филипп предпочел истолковать пророчество в благоприятном для себя ключе. С его точки зрения, Великий Царь персов был быком для жертвоприношения, а сам он вот-вот низвергнет его.
Предполагаемой жертвой был уже не Артаксеркс IV (Арсес), а новый царь – Дарий III (Кодоман). Его предшественник погиб ранее, в 336 году до н. э.; насколько известно, убийцей был вероломный евнух по имени Багой, который также убил всех других царских детей мужского пола. В поисках правителя, которым можно легко манипулировать, на трон был возведен Арташаата – сатрап Армении и представитель дальней ветви царской семьи Ахеменидов (также известен под именем Кодоман). Прославился он храбростью: по рассказам античных историков, он в единоборстве убил чемпиона из иранского племени кадусиев. Вскоре после своего возвышения принял имя Дарий (III) и проявил достаточно мудрости, чтобы покончить с Багоем, но пока рано было говорить о том, каким царем он станет[716]. При македонском дворе судачили о перспективах грядущей войны, Филипп попросил друга-актера, Неоптолема из Скироса, прочесть стихи, относящиеся к персидской кампании. Тот встал с ложа и своим прекрасным поставленным голосом пропел следующие строки:
Ваши мысли взлетают выше воздуха;
Вы мечтаете о возделывании широких полей.
Дома, которые вы планируете, превосходят дома,
Которые когда-либо знали люди,
Но вы ошибаетесь, далеко заглядывая вперед.
Но есть здесь тот, кто поймает стрижа,
Кто идет путем, окутанным мраком,
И вдруг, невиданный, настигает
И лишает нас далеких надежд –
Смерть, источник многих бед для смертных[717].
Слова были выбраны так, чтобы принизить богатства Великого Царя Персии, предполагая, что однажды удача отвернется от него. Филипп был в восторге и, видимо из-за предсказания Дельфийского оракула и новостей о первых победах экспедиционного отряда, верил в успех. Однако он и не подозревал, что неверно истолковал слова пифии. Конец был близок. Где-то в его собственных рядах находился человек, припрятавший нож. Жертвенным быком должен был стать не персидский царь, а сам Филипп.
Павсаний из Орестиды питал к царю личную неприязнь. По слухам, он был придворным фаворитом Филиппа, но затем его сменил другой юноша, по случайному совпадению тоже Павсаний. Во время кампании в Иллирии отвергнутый фаворит сделал жизнь нового царского любимца невыносимой, среди прочих оскорблений назвав его гермафродитом[718]. Обстановка накалялась. Во время крупной битвы с иллирийцами, вероятно в 345 году до н. э., второй Павсаний сражался в рядах царского пешего отряда и решил героически погибнуть. В гуще боя он встал перед Филиппом и принял на себя удары, нацеленные на царя. Его доблестная смерть была последней попыткой очистить свое имя. История эта широко обсуждалась, и Аттал, с которым был дружен погибший Павсаний, решился на возмездие[719].
Предполагают, что вся эта история произошла уже после свадьбы Филиппа и Клеопатры-Эвридики, которая способствовала повышению статуса Аттала. Он пригласил выжившего первого Павсания выпить и угостил юношу чистым вином. Когда тот больше не мог контролировать себя, Аттал передал его погонщикам мулов, самым низшим из низших, и те изнасиловали его[720]. Выздоровев, Павсаний подал прошение Филиппу, требуя справедливости. Царь оказался в неловком положении и вполне ожидаемо встал на сторону нового тестя, однако попытался смягчить гнев Павсания подарками и повышением в должности – тот был включен в отряд царских телохранителей. Тем не менее его честь нельзя было купить. Теперь Павсаний был настроен действовать не против человека, который приказал его изнасиловать, а затем уехал в Азию, а против царя и бывшего покровителя, который отверг его мольбы о справедливости. Все, что ему было нужно, это подходящий момент для удара[721].
На следующий день перед рассветом театр начал заполняться людьми. На сцене предстояло увидеть сочинение Неоптолема, новую постановку, посвященную мифу о Кинире, мифическом царе Кипра[722]. Земляные ступени (койлон), где сидела основная часть зрителей, внизу переходили в деревянные скамьи с узкими проходами, мощенными камнем, которые разделяли отдельные секции; с западной стороны была деревянная надстройка, завершающая симметрию амфитеатра[723]. Только первый ряд сидений (видимо, для представителей македонской знати) был сделан из камня – там могли расположиться сто человек, вероятно ближний круг соратников царя[724]. Всего, по оценкам археологов, театр мог вместить около трех тысяч человек. Орхестра была намного больше, чем требовалось для скромного амфитеатра, – это была арена для политических, религиозных и театральных представлений, но за счет малого числа зрительских рядов она казалась камерной, как будто вы можете потянуться вперед и коснуться исполнителей. Публика ожидала начала празднества в темноте, плотно кутаясь в плащи и пытаясь защититься от осеннего холода. Постепенно звезды на небосклоне тускнели, утреннее небо постоянно менялось, переходя от серебристо-серого цвета к оранжевому, а с первыми отблесками зари окрашиваясь синевой. Подобно щепотке египетской лазури, добавленной кистью художника, день обретал естественное освещение, солнце согревало туманную равнину Эматии, которая послужила сценой для одного из наиболее драматических событий в древней истории.
Рассказы о том, что произошло дальше, предоставлены Диодором и Юстином и основаны на двух ранних историографических традициях, различающихся между собой[725]. Диодор приводит больше подробностей – его версия романтическая и вызывает немало сомнений, но она яркая и запоминающаяся. Он говорит, что войска выстроились для шествия на рассвете, надо полагать – за пределами дворца. Царская свита встряхнулась после излишеств предыдущей ночи и начала спускаться к театру; музыканты, жрецы и актеры шли впереди, по дороге устраивая роскошные представления. Охрана из числа молодых копейщиков замыкала процессию, защищая царя и его друзей, – их триумфальный выход должен был стать прелюдией к празднованиям очередного дня. Небольшой дворик на восточной стороне театра предоставил участникам время и место, чтобы тщательно скоординировать эффектное появление на публике. Затем с подобающей пышностью и торжественностью процессия вступила на орхестру, атмосфера накалялась, по мере того как солнце поднималось все выше, а основное действие приближалось.
