Шарлотта Юнг - Голубица в орлином гнезде
– Наш отец никогда не спрашивал, дворянка ли она, – отвечал Эббо, – и, конечно, я не стану торговать матерью из-за какой-нибудь лишней доли дворянства!
– Вот это хорошо сказано! – вскричал мейстер Годфрид в восторге. – Личные качества твоей матери научили тебя понимать настоящую цену всех этих мелочей! Однако, если вы хотите поддерживать сношение с вашей кастой, вы можете встретить более затруднений, чем предполагаете. Это еще не так важно для тебя, господин барон, как для Фриделя, и даже твои собственные дети не будут иметь права избираться в некоторые рыцарские ордена, которые имеют, однако, свою выгодную сторону.
– Орден голубицы Адлерштейнской для нас будет навек достаточен!
– Ну, – отвечал мейстер Годфрид, вздыхая, – вижу, что романтические идеи вам всем вскружили головы!
Между тем, барон Адлерштейн-Вильдшлосский, совершенно неподготовленный к ожидавшему его отказу подъезжал в сопровождении великолепного кортежа. Негласные предложения не входили в обычай честных горожан. Жених был введен с полной церемонией в большую залу, где сидело все семейство. Христина встала, сделала несколько шагов вперед, и низко присела.
– Баронесса, – сказал сэр Казимир, – я просил вашего достойного дядюшку поддержать меня в моей просьбе, – он желает быть моим другом.
– Вы слишком добры, барон, – вполне ценю честь, которую вы мне делаете, – но не могу решиться вступить во второй брак…
– Теперь, – прошептал Эббо на ухо брату, между тем, как сир Казимир и Христина садились рядом, – этот господин с позолоченным языком начнет одурять ее своими великолепными речами. – О, проклятое предсказание цыганки!..
Вильдшлосс не выражался, как молодой франт: такого рода речь не была бы ему кстати, он говорил, как человек серьезный, проникнутый искренним чувством и истинной любовью.
Он объявил, что еще в первое свидание с баронессой он был поражен ее кротостью и благоразумием, и что тогда бы еще он постарался вырвать ее из заточения, если бы не был связан контрактом с Траутенбахами, самыми опасными соседями Вильдшлосса. Он откладывал, насколько это было возможно, этот брак, заключенный им против воли и бывший для него источником одних страданий. Текла, единственный ребенок, оставшийся в живых от этого брака, в качестве единственной наследницы, обращала хищные взоры скаредного Траутенбаха и его сына, зверского Владислава.
А между тем, право на баронство Вильдшлосское было очень сомнительно между его дочерью и Эббо, как представителя старшей линии, вследствие чего могли бы возникнуть весьма неприятные столкновения.
Эти причины заставляли сэра Казимира жениться вторично, а его собственная склонность и любовь к дочери побуждали его просить руки баронессы Адлерштейнской. Казимир заключил свою просьбу несколькими очень меткими комплиментами, давая притом чувствовать, что дочь его нуждается в материнском руководительстве, а сыновья ее получат большие выгоды от этого брака, укрепляющего семейные связи.
Христина ценила честь, которую ей делали, и вполне верила в благородные намерения сэра Казимира. Сказать «нет» ей было трудно; но, ободренная присутствием сыновей, она решительно объявила, что чувствует себя слишком связанной с воспоминаниями о муже и с судьбой своих детей, чтобы когда-либо решиться вступить во вторичный брак.
Этот ответ, однако, не смутил еще сэра Казимира, и мейстер Годфрид подошел благодарить его и выразил надежду, что уговорит племянницу.
– А я, барон, – сказал Эббо глухим голосом, и глаза его блестели. – Я отклоняю эту честь именем старшей линии Адлерштейнской.
Он гордо выпрямился, но был озадачен легким наклонением головы и насмешливой улыбкой, которыми ответил ему сэр Казимир, величественно выходя из комнаты вместе с мейстером Годфридом.
Когда дядя возвратился, Эббо, стоя посреди комнаты, спросил:
– Бургомистр Сорель! Потрудитесь мне сказать, кто я такой здесь?
– Племянник, барон, – спокойно отвечал мейстер Годфрид, – у нас в Германии не в обычае, чтобы нами руководили молодые люди, не достигшие еще совершеннолетия.
– Стало быть, матушка, мы уезжаем завтра утром.
Видя, что Христина ответила знаком согласия, мейстер Годфрид глубоко огорчился, а фрау Иоганна стала кричать о неблагодарности.
– Нет, – гордо отвечал Эббо, – мы уедем такими же бедняками, какими приехали сюда!
– Молчи, Эббо! – сказала Христина вставая. – Перестаньте, тетушка, умоляю вас! Прости, дядя, прошу тебя! Ах, отчего все, кого я люблю, мешают мне действовать, как велит совесть? Мне самой, дорогой дядя, противен этот брак. Сыновья и я в этом случае совершенно сходимся. Умоляю тебя, отпусти нас снова в замок: мне не хочется, чтобы посещение, которое сделало нас столь счастливыми, окончилось раздором. Конечно, ты не можешь сердиться на Эббо за то, что он так любит свою мать?
– Нет, но в этой любви много и эгоизма! – сказал мейстер Годфрид. – Для удовлетворения собственной гордости, он помешал тебе обогатиться, а теперь хочет тебя снова ввергнуть в бедность. Нет, барон; я не имею намерения тебя оскорблять, но твое несправедливое предубеждение делает тебя жестоким к матери.
– Нет, не жестоким! – горячо вскричал Фридель. – Мать действует по собственному побуждению. По правде сказать, любезный дядюшка, нам лучше всего возвратиться в замок. Мы нисколько не жалеем о времени, проведенном здесь: мы научились вас любить и уважать, но все-таки мы дикие горцы. Мы всегда пользовались полной, невозмутимой свободой, что же удивительного, что боязнь потерять нашу возлюбленную мать сделала нас мало чувствительными к почестям, которые хотели нам оказать.
– Фридель, – серьезно сказал Эббо, – не для чего извиняться, когда защищаешь дело своей матери. Прошу тебя, не учись делаться золоченым языком.
– О, упрямец! – вздыхая сказал мейстер Годфрид, – отчего это не случилось лет десять тому назад: тогда еще можно было бы с тобой сладить! Впрочем, я не знаю никакого воспитания, которое произвело бы более любящего и возвышенного молодого человека, – прибавил он, любуясь, с какой нежностью и мольбой Эббо смотрит на мать. – Поезжайте, молодые люди, мне бы не хотелось ссориться с вами! Вы привыкли повелевать, а я не могу вас осуждать за это.
– Итак, – сказал Эббо, смягченный этими словами, – я увожу мать, а вы, дядюшка, вероятно перестанете покровительствовать притязаниям сэра Казимира.
– Нет, барон, я всегда буду думать, что подобный союз был бы для вас всех великим благом. Я полагаю, что ваше возвращение в замок убедит вас лучше всяких аргументов на свете; я не хочу противоречить вашей матери и сопротивляться ее отъезду. Дай Бог, что когда вы осознаете ваше заблуждение, было бы еще не поздно!
