Бернард Корнуэлл - Хроники Артура
Впрочем, иногда Ланселот появлялся, но далеко позади, чтобы в случае успеха первым вернуться в Инис Требс с вестью о победе. Он ловко умел разодрать плащ, притупить о камень клинок, растрепать свои напомаженные волосы и даже расцарапать щеку, чтобы притащиться домой героем битвы, а уж мать не забывала созвать fill и приказывала им сочинять новую хвалебную песню. Торговцы и моряки разносили очередную песнь о Ланселоте по Британии и даже в далеком Регеде, к северу от Элмета, люди верили, что Ланселот — это новый Артур. Саксы боялись одного его имени, а сам Артур прислал ему в подарок расшитый пояс для меча с богатой эмалированной пряжкой.
— Ты считаешь, что все в этой жизни справедливо? — спросил меня Кулух, когда я посетовал на этот обидный для меня дар Артура.
— Нет, лорд, — ответил я.
— Тогда не трать на Ланселота и глотка воздуха, — сказал Кулух.
Он был двоюродным братом Артура, который, отправляясь в Британию, назначил его начальником кавалерии Арморики. Кулух нисколько не напоминал Артура, он был плотным, приземистым, с дико топорщащейся бородой. Скандалист, длиннорукий драчун, Кулух ничего в жизни не желал, кроме врагов, пиров и женщин. Под его командованием вначале были тридцать всадников, но лошади перемерли, а половина людей была перебита, вот почему сам Кулух бился пешим. Я отдал своих людей ему и сам стал под его команду. Он дождаться не мог, когда кончится война в Беноике, чтобы опять присоединиться к Артуру и драться с ним бок о бок. Кулух обожал Артура.
Мы вели странную войну. Когда Артур был в Арморике, франки боялись приближаться к ней и рассеивались по плоской и голой равнине, где открывался простор для всадников, но теперь враг приблизился и углубился в леса, которые плотным зеленым плащом покрывали холмы Беноика. Король Бан, как и Тевдрик Гвентский, надеялся на свои укрепленные города, однако, если в каменистом Гвенте неприступные форты с массивными стенами и служили надежной защитой, то густые леса Беноика позволяли врагу пробираться незаметными тропами, легко обходя стоящие на вершинах холмов укрепления с бесполезными гарнизонами, приходившими в уныние от собственного бездействия. Наш подвижный отряд, используя тактику Артура, делал длинные кружные переходы и ошеломлял врага неожиданными атаками. Лесистые холмы Беноика были словно специально созданы для таких летучих атак, а наши люди — неутомимы и свирепы. На свете есть не много радостей, сравнимых с упоением быстротечной битвы, когда стремительная вылазка после долгой, терпеливой засады застает врасплох противника, не успевшего даже вытащить меч из ножен. На моем остром Хьюэлбейне появлялись все новые и новые зазубрины.
Франки боялись нас и окрестили «лесными волками». Мы не обижались, а, наоборот, сделали это прозвище своим символом и носили на шлемах серые волчьи хвосты. Пугая врагов, мы выли и не давали им уснуть ночи напролет, преследовали, крались за ними по нескольку дней и вылетали из засады в тот момент, когда они никак не ожидали и не были готовы к этому. И все же врагов было слишком много, а нас ничтожно мало, и месяц за месяцем становилось все меньше и меньше.
Галахад дрался вместе с нами. Он был великим бойцом, но одновременно оставался ученым человеком, который с детства рылся в библиотеке своего отца и ночи напролет мог толковать о старых богах, новых религиях, неведомых странах и знаменитых людях. Особенно мне запомнилась одна ночь, когда мы расположились лагерем в разрушенной вилле. Всего неделю назад это было цветущее поселение с работающей мельницей, гончарной мастерской и сыроварней, но прошли здесь франки — и осталась лишь полусожженная вилла, дымящиеся руины, окропленные кровью, и отравленный трупами женщин и детей источник. Наши часовые охраняли все подходы к лагерю и лесные тропы, а потому мы могли позволить себе роскошь развести высокий костер и поджарить на нем парочку зайцев и козленка. Вместо вина мы пили простую воду, но она казалась нам хмельным напитком.
— Фалернское, — мечтательно проговорил Галахад, вознеся к звездам свою глиняную чашу, будто это был золотой кубок.
— Это еще кто такой? — недоуменно переспросил Кулух.
— Фалернское, друг мой, — это вино, самое приятное римское вино.
— Никогда не любил вина, — широко зевнул Кулух. — Бабское питье. Не то что эль проклятых саксов! Вот это напиток!
Через минуту он уже храпел.
Галахаду не спалось. Огонь почти угас, и на небе засветились крупные звезды. Одна упала, прочертив в небе белую дорожку, и Галахад перекрестился. Он был христианином, а они считали падающую звезду летящим демоном, вышвырнутым из рая.
— Он был когда-то на земле, — сказал он задумчиво.
— Кто? — не понял я.
— Рай. — Он откинулся на траву, подложив руки под голову. — Благословенный рай.
— Ты, наверное, имеешь в виду Инис Требс?
— Нет-нет, Дерфель. Именно рай. Когда Господь создал человека, Он даровал нам рай, но мне сдается, что с тех самых пор мы постепенно, дюйм за дюймом, теряем его. И вскоре, полагаю, он и вовсе исчезнет из нашей жизни. Опускается тьма. — Он помолчал немного, затем резко приподнялся и с напором проговорил: — Ты только подумай, Дерфель, не прошло и ста лет мирной жизни, а уже все пошло прахом. Люди строили большие дома. Мы не умеем строить, как они. Да, отец выстроил прекрасный дворец, но это всего лишь осколки, обломки старых дворцов, слепленные и залатанные плохо обтесанными камнями. Нам далеко до римлян. Мы не можем создавать такие же высокие и красивые дома. Мы не можем прокладывать дороги и каналы, мы не умеем возводить акведуки...
Я и слыхом не слыхал, что такое акведуки, но помалкивал, а Кулух, тот и подавно храпел в свое удовольствие.
— Римляне строили целые города, — продолжал Галахад, — и такие просторные, Дерфель, что из одного конца в другой и до полудня не пройти, и на каждом шагу под ногой только обработанный камень. Ты мог идти неделями, а вокруг все еще земля, принадлежащая Риму, или живущая по законам Рима, или же знающая язык Рима. А теперь взгляни на это. — Широким взмахом руки он словно попытался разогнать окружавшую нас ночь. — Только тьма. И она расползается, Дерфель. Темнота вползает в Арморику. Беноик исчезнет, за Беноиком — Броселианд, а после Броселианда — вся Британия. Нет больше законов, нет больше книг, нет больше музыки, нет больше справедливости. Только мерзкие люди, сидящие вокруг дымных костров и прикидывающие, кого они убьют на следующее утро.
— Этого не случится, пока жив Артур, — упрямо проговорил я.
— Один человек против всеобщей тьмы? — недоверчиво спросил он.
— Но твой Христос, не восстал ли он один против тьмы? — возразил я.
Галахад помолчал, глядя на костер. Тени огня скользили по его жестко очерченному лицу.
— Христос, — наконец заговорил он, — нагла последняя надежда. Он велел нам любить друг друга, делать добро, давать милостыню бедным, пищу голодным, плащи голым. Поэтому люди убили Его. — Галахад обернулся ко мне. — Я думаю, Христос провидел грядущее и потому обещал, что живущие так же, как Он, окажутся вместе с Ним в раю. Не на земле, Дерфель, но в раю, там, наверху. — Он указал на звезды. — И все потому, Дерфель, что Он знал: земля погибла. Мы присутствуем при ее последних днях. Даже ваши боги покинули нас. Разве не об этом ты рассказывал? Ваш Мерлин обшаривает неведомые земли в поисках старых богов, но какая же польза в его скитаниях? Твоя религия умерла давным-давно, когда римляне опустошили Инис Мон и вам остались лишь обрывки древних знаний. Твои боги ушли.
— Нет, — горячо запротестовал я, думая о Нимуэ, которая чувствовала присутствие богов.
Для меня боги всегда казались далекими, как бы скрытыми туманом. Бел представлялся мне неописуемо огромным и таинственным, живущим где-то далеко на севере, а Манавидан, виделось мне, должен был жить на западе среди нескончаемо текущей и падающей воды.
— Старые боги ушли, — настаивал Галахад. — Они покинули нас, потому что мы не достойны их помощи.
— Артур достоин, — насупился я. — И ты тоже.
Он покачал головой.
— Я мерзкий грешник, Дерфель, и достоин участи раба.
Его униженный тон рассмешил меня.
— Ерунда, — сказал я.
— Я убиваю, я вожделею, я завидую.
Он и впрямь выглядел униженным, несчастным. Но по мне Галахад, как и Артур, просто-напросто был человеком, который всегда судит и осуждает свою душу. Впрочем, я не встречал человека, который бы долго был счастлив.
— Ты убиваешь только тех людей, которые убили бы тебя, — попытался я оправдать его.
— Но, да простит меня Бог, мне нравится это.
Он истово перекрестился.
— Ладно, — согласился я, — а что же у тебя неладно с вожделением?
— Оно мутит мой разум.
— Ты разумен, Галахад, — сказал я.
