Бернард Корнуэлл - Приключения Ричарда Шарпа. т2.
— У вас есть титул? — удивился Шарп.
— Ну, есть или нет, вопрос спорный. Революция их отменила. Вообще-то я урождённая виконтесса де Селеглиз. — Люсиль хихикнула, — Чепуха, конечно.
— Почему же чепуха? Не чепуха.
— Вы — англичанин и мало что понимаете в наших реалиях. У нас полно крестьян, ничего лучше фасоли в жизни не едавших, но считающихся знатью, ибо их далёкий пра-пра-пра… звался виконтом или графом. Оглядитесь вокруг! Мы пышно именуем дом «шато», но по сути — это всего лишь хутор с прорытой по периметру сточной канавой!
— А мне ваш хутор нравится.
— Рада за вас.
Люсиль расцветала, когда Шарп хвалил шато. Она часто повторяла, что другого дома ей не надо, хотя и были времена в её жизни, когда она рвалась в Париж. Потом погиб её муж, и честолюбивые устремления угасли сами собой.
Как-то вечером Шарп попросил Люсиль показать ему портрет её покойного супруга. Люсиль принесла изображение смуглого молодого офицера с блестящим шлемом в левой руке и саблей в правой.
— Он был такой красивый. — призналась Люсиль, — Вокруг дивились, почему он выбрал меня? Определённо, не из-за денег!
Она засмеялась.
— Как он умер?
— На войне. — коротко сказала Люсиль, — Как люди умирают на войне, майор?
— Гадко. — Шарп использовал английское слово.
— Гадко. — повторила Люсиль, — Но вы скучаете по войне, да?
Шарп отбросил со лба чёлку:
— День, когда объявили о мире, был счастливейшим в моей жизни.
— Правда?
— Правда.
Люсиль вдела новую нить в иглу и занялась одним из двоих стареньких платьев:
— Мой брат рассказывал, что вы упивались войной.
— Может быть.
— «Может быть»? — насмешливо передразнила его девушка, — Что за «может быть»? Упивались или нет?
— Иногда.
— Чем упивались? Объясните, я хочу понять.
Шарп задумался, подыскивая в чужом языке точные выражения:
— На войне нет полутонов. Есть чёрное, есть белое, а победишь ты или нет, зависит только от твоего ума и храбрости.
Люсиль фыркнула:
— Картежники в похожих выражениях оправдывают свою пагубную страсть…
— Наверно.
— По-вашему у людей, которых вы убивали, меньше ума или храбрости?
— Выходит так. — спохватившись, что говорит с женщиной, чей муж погиб в бою, стрелок сконфуженно добавил, — Извините, мадам.
— За мужа? — мадам причина смущения была очевидна, — Он, вероятно, мечтал уйти из жизни именно так. На войну он шёл с воодушевлением. Приключение и слава — вот как он представлял войну.
Она задумалась на половине стежка и вздохнула:
— Мальчишка.
— Я рад, что он погиб не в Испании. — негромко произнёс Шарп.
Люсиль скривила губы:
— Потому что это снимает с вас возможную вину за его гибель? Вы же и людей-то в тех, кого убивали, не видели, а то, не дай Бог, что-то человеческое проснётся в душе! Просыпалась в вас человечность хоть раз?
— Бывало. Нечасто.
— Что вы чувствовали, лишая жизни подобное вам человеческое существо?
— Что чувствовал…
И Шарп неожиданно для себя рассказал Люсиль о схватке под Тулузой. Как он зарёкся кого-то убивать, как не сдержал обет. Битва казалась далёкой и чужой, словно не Шарп там дрался, а какой-то малознакомый стрелок. С усмешкой майор вспомнил миг, когда, забыв о страхе, он смотрел вслед генералу Кальве и отчаянно желал доказать, что он солдат лучший, чем крепыш-француз.
— Очень по-детски. — сказала Люсиль.
— А вы разве не гордились победами Наполеона?
Люсиль ответила не сразу:
— Гордились, конечно. Мы слишком многими жизнями заплатили за его победы. Впрочем, испанские триумфы мне припоминаются смутно. Скажете, нам не надо было ссориться с англичанами?
— Ну, армия у нас сильная. — нейтрально заметил Шарп.
Люсиль заинтересовалась Испанией. Шарп так увлёкся рассказом, что проболтался о дочери Антонии, живущей у родни где-то на португальской границе.
— Вы никогда её не видели? — удивилась Люсиль.
— Таков удел солдата. — пожал он плечами. — Её мать мертва, а из меня отец…
Он махнул рукой.
— Почему вы не отдадите дочь вашим родителям?
Известие о том, что его мать — шлюха, а отца он и не знал никогда, Люсиль приняла на диво спокойно:
— Вильгельм Завоеватель тоже был бастардом, и это не помешало ему стать величайшим воителем.
— Для французов, вполне возможно.
— Он не француз. Он — нормандец, потомок норманнов, викингов. Северных людей.
С Люсиль Шарп часто попадал впросак, выясняя, что не знает элементарнейших вещей, но ему нравилось слушать девушку. Порой он брал с собой на крышу башни порекомендованные ею книги. Одну из них Люсиль охарактеризовала, как настольную книгу её брата. Автор по фамилии Монтескье давно умер. В книге оказалось много трудных слов, и Шарп каждые две минуты окликал с башни мадам Кастино, чтобы она разъяснила ему их смысл.
Как-то Люсиль спросила стрелка о планах на будущее.
— Найдём Дюко, а там видно будет. Наверно, вернусь домой.
— К жене?
— А есть ли она, жена? — озвучил он терзающие его опасения.
Той ночью разразилась гроза. Били молнии, выли собаки. Шарп лежал без сна, прислушиваясь к неистовству природы и пытаясь воскресить в памяти лицо Джейн.
Поутру почтальон доставил из Кана письмо мсье Траншану. Перед отъездом Фредериксона друзья договорились, что он будет присылать корреспонденцию для Шарпа на это имя. В конверте находился парижский адрес и короткая записка: «Напал на след. Жду вас. Меня здесь знают, как «герра Фридриха». Париж прекрасен, но нам нужно в Неаполь. Предупредите, если не сможете выехать в ближайшие пару недель. Привет мадам.» И всё. И никаких подробностей.
— Капитан Фредериксон шлёт вам поклон.
— Хороший человек. — отозвалась Люсиль.
Глядя, как Шарп точит палаш оселком для серпов, она несмело осведомилась:
— Уезжаете, майор?
— Да. Дождусь моего сержанта и в путь.
Люсиль вздохнула.
Харпер вернулся неделю спустя, умиротворённый и счастливый. Изабеллу с ребёнком он всё же оставил у её родственников в Испании, только дал ей денег и снял жильё. На то, чтобы найти в Пасахесе судно до Ирландии, требовалось время, и Харпер решил переезд на родину отложить:
— Потерпит, сэр. Сначала дело.
— Спасибо, Патрик. С приездом.
— Выглядите бодрячком, сэр.
— Седею. — он потеребил белую прядку.
Харпер открыл было рот, чтобы пошутить: мол, седины влекут красоток, как ос — мёд, однако вспомнил о Джейн и промолчал.
Друзья вышли к ручью. Последнее время Шарп часто посиживал на его берегу со старой удочкой Анри Лассана. Майор пересказал ирландцу послание от Фредериксона, назначив отъезд назавтра. Ирландец, оттягивая неизбежное, принялся расспрашивать майора о всяких пустяках. Тот охотно отвечал, похвалился практически приведёнными в норму конечностями, но, в конце концов, поинтересовался, был ли Харпер у Джейн?
— А капитан д’Алембор вам, что же, ничего не писал? — Харпер до последнего надеялся, что Далли возьмёт эту печальную обязанность на себя.
— Что он должен был написать?
— Ну, мы вместе видели миссис Шарп…
Ирландец замолчал. На том берегу ручья паслись коровы, и Харпер, увиливая от неприятного разговора, стал восхищаться их гладкостью да тучностью. Шарп тему поддержал с энтузиазмом, хотя и несколько натужным, как показалось Харперу:
— А как же? Вода на пастбище появилась, и травы пошли в рост. Мадам Кастино, кстати, приказывает молочнице натирать коровам вымя каким-то растением. Дескать, больше молока дают.
— Надо будет спросить, что за чудо-растение такое. Пригодится. Вы починили шлюз, сэр?
Шарп гордо продемонстрировал другу, насколько легко ходит заслонка после того, как он очистил от ржавчины и смазал гусиным жиром червячную передачу:
— Видишь?
— Отлично поработали, сэр.
Шарп уселся рядом с Харпером и, отвернувшись к холмам на севере, глухо спросил:
— Что с Джейн?
— Э-э… Мне не удалось потолковать с ней…
Пауза затягивалась. Шарп вынул из воды зелёный лист жерухи:
— Угрей тут до чёрта. Их же ловят какой-то хитрой ловушкой, да? Знал бы устройство, смастерил и поставил.
— Наверно, это что-то вроде клетки, сэр.
— Наверно. — согласился с другом Шарп, — Джейн трынькает снятые деньги и кого-то нашла вместо меня?
Харпер прочистил горло:
— Насчёт денег, сэр, мне ничего не известно.
Шарп посмотрел на ирландца в упор:
— Выходит, нашла-таки другого?
Юлить не имело смысла, и Харпер с несчастным видом кивнул:
— Хлыщ по фамилии Россендейл.
— Россендейл…
Шарп растирал лицо ладонями, комкая кожу, чтобы не выдать Харперу муки; лишающей разума, парализующей мысли муки. Выходит, правда. Джейн. Господи, до чего же больно-то! Нет в свете ада горше, чем ад оскорблённой гордости. Джейн.
