Валерий Елманов - Не хочу быть полководцем
Сама мамка на Вия непохожа, но суровый взгляд, устремленный на меня, один в один. И когда успела со всеми свечами управиться – неведомо. А вон и еще одна приближается, тоже из шустрых. Все правильно. И у Хомы по церкви не один Вий гулял – хватало всякой нечисти. И я торопливо шепчу:
– Я позову. Уже зову. Пойдешь?
А ответа нет. Прилетел дракон, и вновь замолчала красавица. Лишь укоризненный взгляд. Это что значит? Как мог сомневаться? Или иное? Грешно в церкви о таком говорить? А почему? Ведь не о суетном – о вечном. Самое место. Нет, первое мое предположение гораздо лучше, а потому остановимся на нем. Ладно. Ничего страшного. Об остальном договорим завтра.
Вот только на следующий день она не пришла. Я честно выстоял всю обедню до самого конца, от делать нечего обратив внимание на эдакое фамильярно-простодушное обращение местного народца к богу и прочим угодникам – ну прямо тебе словно пришли не в божий храм, а в гости к новому соседу, честное слово.
– Батюшка Предтеча, я из Собакино, Микифорова сноха, Авдеева жена, помилуй ты меня! – степенно кланялась какая-то худощавая женщина, закутанная во все черное.
– Спаси и помилуй ты меня, мать пресвятая богородица. А живу я в крайней избе в деревеньке Огурцово, коя от тебя в трех верстах, – вторила ей другая, стоящая рядом.
Потом слушать надоело, и я принялся слоняться просто так. Но время шло, а она все не появлялась. И на другой день ее тоже не было. Пришлось наряжать Тимоху бродячим офеней и вперед, на подворье Долгорукого. У него ведь в самом Пскове тоже терем стоял, прямо возле стены Довмонтова города, в Старом Застенье. Кое-как пустили моего стременного внутрь, а тут и чернявая подоспела, крик подняла.
– Нечего тут всяким шастать да горланить, больной княжне почивать мешать! У нее и так головушка болит, да ты голосину дерешь. А ну пошел, пошел отсель! – В спину его выталкивает, а сама шепотом: – Пусть подходит твой князь, как стемнеет. Если сумеет, выйдет. Она уж и ныне встать может, да у постели няньки неотлучно бдят, пойди улизни. – И ворчливо: – Да сам-то тоже подходи. – А в спину насмешливое: – Тоже мне гость торговый сыскался. Таким, как ты, токмо с сабелькой в чистом поле хаживать, а не поезда с товарами важивать.
Светло еще было, когда я подошел. Темнело в этот день, как назло, необычно поздно. Полное впечатление, что сегодня не двадцать первое марта, а двадцать второе июня. Но жду, куда деваться. Наконец солнце снялось с тормозов и пошло-покатилось за край стены, которая отделяла Довмонтов город от Крома. Переупрямил я светило. Как раз в этот момент голова чернявой и высунулась из-за забора.
– Промежду прочим, позавчор у меня день ангела был, мученицы Дарьи, – лукаво сообщила голова. – А меня никто даже гребнем не одарил.
Это вместо здрасте. Фу, как невежливо, корысть напоказ выставлять. Ну что ж, по крайней мере откровенно.
– Будет тебе подарок, – пообещал я. – Ты про княжну сказывай.
– Да что княжна! – фыркнула голова. – Сам ты, князь-батюшка, виноват. Смутил девку, как тогда, на дороге. – И с ехидцей: – Небось сызнова исчезнешь, а нам с ей страдать опосля. – И лукавый взгляд, устремленный на Тимоху, пристроившегося поодаль на стреме, чтоб вовремя подать сигнал тревоги.
– Я к ее отцу в ноги упаду, – вздыхаю я.
– Не вздумай! Тогда ты ее вовсе не увидишь, – пугает чернявая. – Ай не ведаешь, за кого он ее выдать замыслил? Ох, гляди, боярин. Не за свой ты кус примаешься. Не боишься подавиться?
– Не боюсь, – мрачно отвечаю я.
– Ну тогда… – И осеклась, пристально всматриваясь куда-то за мою спину, в сторону, где стоит Тимоха.
«Тоже нашла время милым своим любоваться», – обиделся я на подобное невнимание.
– Начала, так договаривай. Чего тогда-то?
– Боярин… – тревожно дрожит ее голос. – Слышь, боярин, енто чего он тамо с саней свалился?
Я оборачиваюсь. Сани без седока катят как ни в чем не бывало, а мужик бьется в корчах, лежа в грязном сугробе и будучи не в силах вылезти из него.
– Тимоха разберется, – машу я рукой, видя, как тот неторопливой походкой двинулся в сторону мужика.
Лицо чернявой серьезное дальше некуда.
– Помнится, видела я о прошлом годе такое, – начинает она и испуганно таращит глаза.
Голоса почти нет. Она что-то сипло шепчет и вновь тычет дрожащим пальцем за мою спину. Я досадливо поворачиваюсь и не вижу ничего особенного. Мужик явно оклемался и теперь вылез из сугроба. Про сани он забыл – идет к нам, шатаясь словно попрошайка, жалко выставив вперед обе руки.
«Наверное, будет просить помочь догнать сани, – решаю я. – Ладно, вон Тимоха спешит наперехват. Он и поговорит, а мне некогда».
Я поворачиваюсь к чернявой и вижу, что страх на ее лице уже перешел в ужас. Панический. Мне наконец-то удается разобрать, что она шепчет:
– Железа енто, железа… – И взвизг-писк, отчаянный, истошный: – Тимошенька!
А он и не слышит, подойдя уже почти вплотную к мужику, который что-то силится сказать моему стременному, но в это время его вновь выворачивает наизнанку, а я уже лечу, чтобы успеть, но чувствуя – не успеваю. Слишком поздно, на секунду позже необходимого, до меня дошло, что означает это слово на Руси.
Чума.
Черная смерть.
И когда мы уже покатились по грязному снегу в сторону от вновь рухнувшего в корчах человека, я понял, что теперь в опасности мы оба.
Тимоха уразумел все сразу. И уразумел, и проникся. Правда, он заверил меня, что коснуться мужика не успел. Дай-то бог, хотя и в этом случае остается возможность подхватить заразу, да еще какая. Дыхание. Оно у них смертельно-ядовитое, хуже гадючьего укуса. Ну а я еще и коснулся мужичка, когда прыгал на Тимоху. А уж потом, едва поднялся на ноги, мне стало понятно, что о дыхании, какое бы оно ни было, можно позабыть – есть забота поважнее. Оба полушубка – что мой, что Тимохин – были в пятнах-ошметках рвоты. Стременной дернулся, чтоб почистить снежком, но я успел ухватить его за руку.
– Снимай! – рявкнул грозно.
– Не май месяц, княже, – неуверенно протянул Тимоха.
– А коль не снимешь, до мая не доживешь, – зловеще пообещал я и тут же, стараясь не касаться запачканных мест, принялся расстегивать пуговицы на своем.
Стремянной скорбно вздохнул, пожал плечами и последовал моему примеру. Время от времени я поглядывал на лежащего в грязном ноздреватом сугробе мужика, но он не шевелился, только тихо постанывал. Еще с минуту, стоя на безопасном расстоянии, мы внимательно наблюдали за больным, но…
Сам Тимоха железы никогда не видел, поэтому в ее симптомах не разбирался. Я кое-что читал, но не раздевать же мне мужика, чтобы проверить, есть ли у него страшные черные вздутия под мышками или в паху. Это все равно что совать голову в петлю, отталкиваясь ногами от табуретки. Говорят, самый надежный способ проверить веревку на прочность. Может быть. Только лучше я обойдусь менее надежными.
