Григорий Кроних - Неуловимые мстители. Конец банды Бурнаша
Бурнаш собрал документы профессора, прихватил один из пары его костюмов и покинул опасную квартиру. По улице все еще металось много лошадей, потерявших своих лихих ездоков, а Гнат неплохо знал все закоулки Юзовки и без труда обошел красные кордоны. На окраине он переоделся в костюм, оказавшийся чуть великоватым, спрятал в кустах старую одежду и выехал на проселочную дорогу. Лошадь батьке досталась старенькая, но он изо всех сил стегал ее нагайкой, и она быстро доскакала до ближайшей станции, где и издохла. Гнат бросил ногайку ей на круп, а сам запрыгнул на тормозную площадку вагона, катящегося в западном направлении. К утру, миновав несколько станций на товарнике, новоиспеченный профессор купил билет и сел на узловой станции в пассажирский поезд.
Вдали от родных мест его вряд ли кто узнает, а проверки документов атамана не пугали – чище бумаги только у народных комиссаров. Немецкого языка, правда, Гнат не знал, да тут красные для него постарались: всех грамотеев еще в Гражданскую перевели. Недаром теперь профессоров из Германии выписывают! Придет время, верил атаман, понадобятся новой власти и казаки, да только поздно будет. Не останется на Руси вольных конников с кудрявыми чубами да лихими усами. Кстати, своими усами атаману пришлось пожертвовать, ведь если смутят пограничников казачьи усы на немецком лице, то недолго и без головы остаться. А доберется Бурнаш до Румынии – враз снова отпустит.
Легкость, с которой Бурнаш прошел все заставы и проверки до самой последней, расположенной по дороге на румынскую сторону, чуть его самого не убедила в том, что он – лояльный гражданин. Это непривычное ощущение после стольких лет партизанской войны немного пугало. Надежнее всего атаман привык чувствовать себя на коне и с маузером в руке, да еще когда Илюха Косой, упокой, Господи, его душу, надежно закрывал батькину спину. Маузер пришлось перед таможней бросить (найдут – греха не оберешься, хоть и немец), и сейчас всю его защиту составляла бумага, исписанная готическим шрифтом. Гнат подошел к пограничнику, стоящему у начала коридора через нейтральную полосу. Отсюда был уже виден румынский таможенник в синей форме и фуражке с высокой тульей, а, главное, за ним была безопасная для жизни земля.
– Здрафстфуйте, – сказал Бурнаш, старательно коверкая язык. – Я говорить по-рюсски.
– Приятно слышать, – улыбнулся пограничник, которого, очевидно, беседы на немецком тоже утомляли. – Ваши документы.
Бурнаш подал паспорт. Пограничник глянул на визу – в порядке, потом для проформы открыл первую страницу.
– Герр Генрих Эйдорф?
– Я, я, да, – атаман кивнул.
– Если у вас есть запрещенные предметы…
– Эйдорф?! – вдруг раздался громкий голос за спиной Бурнаша, где шел параллельный коридор для прибывающих из-за границы.
Атаман оглянулся и увидел молодого парня в очках с металлической оправой. Он сверлил Гната глазами, словно стекла очков стали прицелами.
– Вы не Генрих, – медленно произнес страшные слова парень.
Бурнаш нервно глянул на румынскую сторону. Бежать?
– А ну стой!
Валерка перепрыгнул низкое ограждение и бросился на самозванца, который напоминал ему кого-то, но только не Эйдорфа. Бурнаш встретил врага прямым ударом в лицо, предполагая, что после этого он вполне успеет удрать, прежде чем недоумевающий пограничник догадается снять винтовку с плеча. Пудовый кулак атамана рассек воздух, а сам он получил чувствительный удар под дых. Гнат набычился и попытался смять противника напором всего тела, но тот в последний миг опять нырнул вниз, а Бурнаш перелетев через его спину, упал лицом в пыль.
– Вы что делаете? Стойте! Стрелять буду! – закричал пограничник и даже щелкнул затвором. Но мишень он еще не выбрал: стрелять в немца, лежащего в пыли, глупо, а в свойского вида парня в комиссарском кожане – нелепо. К счастью, в их сторону уже бежал начальник караула с красноармейцами.
Бурнаш скрипнул зубами и вскочил, не помня себя от ярости. Хоть он и корчит тут из себя тихоню-профессора, но когда поднимают руку на батьку! Такого позора он никогда не знал. Гнат схватился по привычке за пояс, но кобуры там не было, тогда он снова кинулся на врага, спокойно поправляющего съехавшие очки. Кулаки атамана мутузили воздух, каждый раз Валерка успевал уклониться от по-богатырски широких замахов. В удобный момент он вцепился в правую руку, присев, сделал «вертушку», и туша самозванца снова легко перевалилась в пыль.
– А ну, стой! Руки вверх! – приказал начальник караула, наводя на дерущихся револьвер.
Мещеряков разогнулся и, сделав шаг назад, поднял руки.
– Валерочка! – Юля бросилась к нему сквозь ряд зевак и обняла. – Валера, ты цел? Не стреляйте, он же свой, чекист!
Бурнаш, горбясь, поднялся с земли.
– Чекист, говоришь? А этот кто?
– Природный немец, товарищ начальник, – доложил пограничник. – А энтот как кинется!
Бурнаш сплюнул и тыльной стороной ладони провел по губам, размазывая пыль. Грязная полоска под носом все поставила на свои места.
– Так это же атаман Бурнаш собственной персоной! – узнал наконец самозванца Валерка. – А я все думаю: на кого похож?
– Арестовать обоих, – приказал начальник, – сейчас разберемся, кто на кого похож на самом деле.
– За что же Валеру? – возмутилась Юля. – Он свой! Он чекист.
– Отойдите, девушка, а вы, товарищ, если из ВЧК, предъявите мандат.
– Валерка? ЧК? Неужто Мещеряков? – пробормотал Бурнаш. – Настигли, значит, Мсти тели…
– Вот и узнал, – проговорил Валера, разглядывая старого врага. – Давненько я тебя не видел…
26
– Гражданин начальник, не забудьте отметить в деле, что я сотрудничал с вами с открытой душой, – сказал Николай Иванович и стрельнул у Даньки со стола папиросу. – Вы с моей помощью всех связников Кудасова взяли. Если б не моя откровенность… Вы это, пожалуйста, отразите, может, суд и примет во внимание.
– Принять-то примет, – сказал начальник отдела по борьбе с бандитизмом, – да вот только откровенным надо быть до конца.
– Да я все, без утайки, – распахнул глаза Боцман. – Как маме родной!
– Маме вы бы тут не соврали: она-то вашу фамилию не могла не знать, – сказал Даниил.
– Да Сапрыкин я, а если паспорт и плохой, то фамилия все равно правильная!
– Я все не мог понять, почему вы так настаиваете на этой версии, Сапрыкин? То ли из-за Кости – хотите, чтоб он вашу фамилию носил, или уверены, что след настоящего Сапрыкина отыскать невозможно… а?
– И я не пойму, – ухмыльнулся Боцман, – почему вам не все равно, под какой я фамилией в тюрьме сидеть буду?
– Не признаетесь?
– В чем?
– Ладно, – сказал Даниил. – Валерка!
