Георг Эберс - Сестры
Стиснув зубы, она схватилась за пояс, за которым торчал нож жреца-кузнеца Кратеса.
Если б вместо возницы рядом с ней стоял Публий, она с блаженством, не задумываясь, вонзила бы нож ему в сердце и потом сама бросилась бы под бронзовые колеса колесницы.
Нет! Лучше, если б она нашла его умирающим в пустыне, и до тех пор, пока не перестало бы биться в нем сердце, она бы кричала ему, что ненавидит его, потом при его последнем вздохе она бы бросилась на его грудь и целовала бы его навеки сомкнутые глаза.
Подобно тому как сливаются в одном русле темные и светлые волны двух разных рек, так сливались в ее сердце желание дикого мщения и острые порывы нежной любви.
Все страсти, дремавшие до сих пор в ее душе, сбросили оковы и рвались наружу, пока она мчалась через пустыню, потонувшую в ночной мгле.
То, как тигрица, она готова была ринуться на свою жертву, то, как отвергнутая женщина, — на коленях умолять Публия о любви. Она потеряла ощущение времени и пространства и точно пробудилась от дикого, нелепого сна, когда колесница внезапно остановилась и возница проговорил хриплым голосом:
— Приехали, здесь я обязан повернуть обратно.
Она вздрогнула, закуталась плотнее плащом, надвинула на глаза шляпу, соскочила на дорогу и остановилась неподвижно, пока возница говорил:
— Я не щадил лошадей, благородный, милостивый господин. Не заслужил ли я на глоток вина?
Клеа ничего не имела, кроме двух серебряных драхм, из которых одна принадлежала ей, другая Ирене.
В последний день поминовения смерти своей матери царь назначил сумму для раздачи всем служащим храма Сераписа. Клеа с сестрой получили по серебряной монете. Клеа носила их в мешочке вместе с кольцом матери, которое та дала ей при прощании, и с амулетом отшельника Серапиона.
Девушка отдала две драхмы вознице. Последний, ощутив пальцами такой богатый подарок, повернув уже коней, крикнул ей:
— Приятной ночи под покровительством Афродиты и всех Эросов!
— Драхма Ирены! — прошептала Клеа вслед удаляющейся колеснице.
Милый образ сестры встал перед ее глазами, и она вспомнила то время, когда этот еще полуребенок отдал ей деньги, боясь их потерять.
«Кто теперь будет смотреть за ней и заботиться?» — спросила она себя, остановившись в раздумье. Затем подавила в себе все дикие желания, чтобы собрать разбросанные мысли.
Инстинктивно она вышла из полосы света, лившегося на дорогу из окна кабачка. Подняв глаза по направлению этого луча, девушка увидела двух человек, глядевших на то место, с которого она только что сошла.
Но что это были за лица!
Одно мясистое, сильно обросшее неровной бородой, почти черное и столько же дикое и зверское, как другое — бледное и худое, носившее выражение хитрости и злобы. Тупо и пошло смотрели кровянистые стеклянные выпуклые глаза первого, между тем как глаза другого беспокойно бегали по сторонам.
Это были сообщники Эвергета, это были убийцы.
Скованная ужасом и отвращением, стояла она и боялась, что ужасные люди услышат судорожное биение ее сердца.
— Молодчик прошел за кабачок, видно, он знает ближайшую дорогу к могилам; пойдем за ним и быстро завершим дело, — сказал широкоплечий убийца резким прерывающимся шепотом.
Этот голос показался Клеа еще кошмарнее лица самого чудовища.
— Чтобы он услышал наши шаги? Эх ты, глупая башка! — возразил другой. — Когда он с четверть часика подождет свою милую, я позову его по имени женским голосом, и при первом шаге в пустыню ты раскроишь ему затылок мешком с песком. У нас еще много времени, ведь до полуночи осталось добрых полчаса.
— Тем лучше, — добавил другой, — наши кувшины с вином еще далеко не опорожнены, и мы за него заплатили вперед, пока ленивый хозяин не завалился спать.
— Ты можешь выпить еще только два кубка, — приказал худощавый. — На этот раз нам придется иметь дело со здоровым молодцом. Сетнава больше нет, а дичь не должна иметь ни широких уколов, ни резаных ран. Мои зубы не такие, как у тебя, когда ты трезвый. Даже воронье мясо я не могу разрывать, если оно жесткое. Если ты напьешься и ударишь неудачно, а мне не удастся исколоть его иглой, то дело наше будет плохо. Но почему римлянин не велел дожидаться своей колеснице?
— Да, почему он ее отпустил? — спросил первый и с открытым ртом прислушивался к удалявшемуся звуку колес.
Его товарищ приложил руку к уху и тоже прислушивался.
Оба помолчали минуту, потом худощавый сказал:
— Колесница остановилась у первого кабачка. Тем лучше. У римлянина дорогие кони, а там внизу есть навес для лошадей. В этой же трущобе нет ничего, кроме стойла для осла, кислого вина и скверного пива. Я приберегаю свои драхмы для Александрии и мареотийского белого. Оно хорошо для здоровья и очищает кровь. Ну, коням римлянина придется долго отдыхать.
— Долго отдыхать, — повторил другой, оскалив громадные зубы. И оба отправились в комнату допивать вино.
Клеа тоже слышала, что колесница остановилась, но она не подозревала, что возница вошел в первый же кабачок, чтобы выпить на деньги Ирены. Хотя потом ему и приходилось нагонять упущенное время, но он особо не беспокоился, зная, что царский пир никогда не кончается раньше полуночи.
Когда убийцы ушли, девушка тихонько, на цыпочках, проскользнула мимо кабачка и при свете проглянувшей луны нашла ближайшую дорогу в пустыню, ведущую к могилам Аписа, и быстро направилась по ней.
Она смотрела прямо перед собой, боясь глядеть по сторонам. Ей чудились за освещенными бледной луной чахлыми кустами отвратительные лица убийц.
Белевшие на песке пустыни скелеты зверей и челюсти верблюдов и ослов, казалось, возвратились к жизни и шевелились.
Облака пыли, поднятые горячим западным ветром, еще более усиливали страх Клеа. Внезапно прорывавшиеся струи холодного ночного воздуха казались ей холодным прикосновением духов, обдававших ее горячим дыханием западного ветра.
Ее разгоряченное воображение всему придавало устрашающие образы, но страшнее всего было то, что она только что слышала и что скоро должно было случиться с Публием и Иреной. Она не могла отделить их одного от другого, и ее сердце и ум наполнял все возраставший ужас, безграничный, невыразимый, леденящий ужас перед смертельной опасностью и несмываемым позором.
Но вот большое черное облако закрыло луну, снова темнота окутала пустыню, и пугавшие ее образы, казалось, растворились во мраке.
Теперь Клеа приходилось идти тише, чтобы не сбиться с узкой дорожки. В темноте она себя чувствовала бодрее. Глубоко дыша, девушка остановилась и собрала всю силу воли, чтобы спокойно обдумать, что сейчас следует сделать.
С того момента как она увидела убийц, всякая мысль о мщении, всякое желание покарать соблазнителя смертью исчезли из ее души. Теперь в ее душе властвовало одно желание — спасти любимого человека от когтей этих хищных зверей.
