Иван Любенко - Черная магнолия
— А вот это вы уже расскажете следователю, — прервал молчание Мяличкин. — Но только не местному, а столичному. На этом, я думаю, ужин закончен. Вас, господин фон Бокль, я попрошу встать.
— Позвольте расплатиться.
И в ту же секунду вместо портмоне в руке Сорокопятова сверкнуло длинное лезвие, устремившееся к горлу Мяличкина. Ардашев тотчас же откинулся назад и под столом нанес сокрушительный удар правой подошвой ноги по голени лжеписателя. Нападавший качнулся и рухнул на спину, успев, однако, задеть кончиком ножа лоб капитана. Послышался испуганный женский крик. Подняться фон Бокль не успел — адвокат оказался проворнее. Перехватив трость за конец, точно клюшку для гольфа, он нанес костяной ручкой хлесткий удар по голове австрийца. И тот потерял сознание.
Вскоре появились дежурившие неподалеку филеры. Несмотря на то что кровь заливала Мяличкину лицо, он лично набросил на кисти рук лазутчика малые ручные цепочки.
— Возьмите, капитан, — Ардашев протянул белоснежный платок.
— Благодарю вас.
— А за стол, господа, я расплачусь, — пробормотал Нижегородцев. — Должна же быть от меня хоть какая-то польза.
— Вы, доктор, себя недооцениваете, — улыбнулся присяжный поверенный. — Если бы не ваши доверительные отношения с этим субъектом, мне бы вряд ли удалось обвести его вокруг пальца.
— То есть вы хотите сказать, что намеренно потчевали меня информацией именно для того, чтобы она дошла до Сорокопятова?
— В разведке, дорогой Николай Петрович, это называется «использовать объект втемную». Простите, но это нужно было для дела. К тому же вы и сами были излишне разговорчивы. Впрочем, давайте об этом забудем. Лучше посмотрите, каков у нас улов, а? Целый австрийский полковник! Он, кажется, начинает проявлять признаки жизни.
Фон Бокль между тем открыл глаза. Придерживая у лба мокрый от крови платок, Мяличкин помог ему встать.
— Позвольте, я осмотрю вашу рану? — предложил Нижегородцев. Он отнял ото лба платок. — У вас глубокий порез. Останется шрам.
— Константин Юрьевич, передайте шпиона полиции. Вам надобно срочно наложить повязку.
— Нет уж, Клим Пантелеевич, пока я лично не захлопну его клетку, я не успокоюсь.
— Да, — усмехнулся присяжный поверенный, — узнаю себя в молодости.
В нарушение всех правил полицейская коляска подъехала к центральной площадке городского сада. Мяличкин сел рядом с австрийцем. Филер, выполнявший роль извозчика, тронул экипаж. Конские копыта мерно застучали по каменным плитам аллеи.
Проводив взглядом удаляющийся фиакр, Ардашев повернулся к Нижегородцеву и сказал:
— А знаете, доктор, мне совсем расхотелось покупать здесь дачу.
— Но почему? Летом, когда откроется купальный сезон, здесь будет замечательно.
— Не сомневаюсь. Но находясь здесь, мы будем обречены на бесконечные воспоминания о жестоких убийствах. И, как бы там ни было, одно из них — дело моих рук.
— Но вы же защищались…
— Это так, но на душе все равно тоскливо. Старею, наверное.
— А что мы скажем нашим женам? Мы пробыли здесь две недели, и все впустую?
— Послушайте, Николай Петрович, вы целый год усердно трудились. И неужели вы не можете себе позволить шестнадцать дней отдыха? Вы вполне заслуженно любовались красотой окрестных гор, наблюдали живописные восходы и закаты; слушали пение птиц и наслаждались ароматом южных цветущих деревьев. Разве это плохо?
— А еще меня арестовали на глазах всей ялтинской публики и будто беглого каторжника доставили в участок. А потом бросили в каком-то сыром клоповнике, в то время как сами умчались, так ничего и не объяснив. Если бы вы знали, Клим Пантелеевич, чего я там только не передумал и какой страшной участи для себя не нафантазировал, глядя на толстые решетки камеры!
— К сожалению, мой друг, мы не могли поступить иначе. А если бы среди полицейских был сообщник Сорокопятова? Вы думаете, он бы послал турка в пансион?
— Пожалуй, вы правы, — в сердцах махнул рукой врач, — не надо нам никаких дач в Крыму. Поедемте сегодня в Севастополь. А оттуда — домой.
— А я предлагаю морем. В десять утра отходит пароход. С корабельной палубы открываются неповторимые красоты. Я видел их, когда провожал… — Не докончив фразы, адвокат заметно погрустнел, и это не укрылось от внимания Нижегородцева.
— Вы часто о ней вспоминаете? — чуть слышно спросил он.
— Иногда.
Некоторое время они шли молча. Вскоре показалась сверкающая огнями набережная.
— Послушайте, Николай Петрович, — вдруг встрепенулся Ардашев. — А мы так и не посетили дачу Чехова. Хотелось хоть несколько минут постоять в его кабинете, посмотреть, какой вид открывается из окна… А давайте прямо сейчас туда отправимся, а?
— Уже поздно. Неудобно людей беспокоить.
— Вы правы. Но ведь посмотреть на дом хотя бы со стороны мы можем?
— Думаю, да.
Адвокат махнул проезжающему извозчику, и тот остановился.
— В Аутку, к чеховской даче.
— Домчу, ваше благородие, не сомневайтесь! Только темень там непроглядная.
— Ничего, — Клим Пантелеевич кивнул на притороченную к облучку «летучую мышь», — мы твоим фонарем посветим.
— Дык это завсегда пожалуйста!
Фиакр развернулся, и старая рыжая лошадка потрусила в гору. В богатых каменных домах сиял электрический свет, а в белых окраинных мазанках мерцали керосинки. Хозяева на ночь затворяли ставни. Курортная Ялта, как уставшая за день хозяйка, неспешно готовилась ко сну.
31
На пристани
Утреннее солнце, словно развеселая шансонетка, искрилось, сверкало, играло лучами и смеялось, разбрасывая по воде блики и лучи. У мола толпился народ. Последние пассажиры поднимались по сходням небольшого пароходика. Нижегородцев на палубе расплачивался с носильщиком.
Мяличкин в форме, но с перебинтованной головой благодарно тряс руку Ардашеву.
— Спасибо за помощь, Клим Пантелеевич. Несколько дней совместной работы с вами дорогого стоят.
— Удачи вам, капитан. И будьте осторожнее. А не то пропорол бы вам австрияк горло. Кстати, когда вы отбываете?
— Завтра утром на военном катере прибудет жандармский конвой из Севастополя. Вот я с ними и отправлюсь. А там поездом до Петербурга.
— А как поживает наш святой старец? Жив ли?
— Он в столице. Снова чудит: рестораны, дамы, скандалы…
— Да, — вздохнул присяжный поверенный. — Позорит Гришка Государя, позорит… Ну, пора.
— Позвольте еще минуту, Клим Пантелеевич?
— Да, я вас слушаю.
