Поль Феваль - Тайна Обители Спасения
Игроки и зрители изредка бросали на него косые взгляды, выражавшие одновременно отвращение и страх. Только Кокотт отважился поздороваться с гигантом, когда тот входил:
– Привет, Лейтенант, как жизнь?
И вполголоса пояснил окружающим:
– Наклевывается крупное дело, раз сюда заявился сам Куатье! Этот бирюк зазря из своей берлоги не вылезет. Держу пари, что нынче ночью кому-то не поздоровится!
Когда в дверях показался Приятель-Тулонец, облаченный в наряд еврейского финансиста, появление его произвело эффект поистине театральный: разговоры примолкли, шары перестали двигаться, шелестом прокатилось по столикам имя новоприбывшего: «Приятель-Тулонец».
– Ну, что я говорил? – подмигнул присутствующим Кокотт. – Наклевывается дельце, да еще какое!
Приятель-Тулонец притворил дверь и промолвил голосом, совершенно не похожим на тот, каким он разговаривал в лавочке папаши Кенига:
– Ну как, мои голубочки, все ли у вас хорошо, все ли ладится? Я тут прогуливался неподалеку и решил сюда заглянуть, чтобы посудачить с вами о политике и о биржевом курсе.
Послышались смешки, несколько принужденные, и кто-то из дам, умилился:
– Ах, он такой шутник, наш Приятель-Тулонец!
Мужчина атлетического сложения никак не прореагировал на общее оживление, а мадам Лампион продолжала безмятежно спать.
У Приятеля-Тулонца изменился не только голос, но и повадки, и даже лицо стало решительным и властным. Он цепким взглядом обежал собравшихся.
– У вас есть для нас работенка, патрон? – почтительным, чуть ли не льстивым тоном спросил Кокотт.
– Как знать, дорогой, как знать... Что-то я не вижу тут твоего приятеля Пиклюса, а?
– Он сегодня не пришел, – ответил Кокотт.
– Придет... мне с ним надо потолковать... Душенька! – Тулонец потряс трактирщицу за дебелое плечо, и та испуганно открыла глаза, испещренные красными прожилками. – Угости почтенную публику подогретым вином – за мой счет. Выпейте, ребята, за здоровье прусского короля и его августейшей фамилии.
Последовал смех, прерванный громким голосом: очнувшийся Куатье поднял голову и угрюмым тоном сказал:
– Приятель-Тулонец, я явился сюда не ради забавы. Мне велено было прийти – вот я и пришел. Скажите без проволочек, что вам от меня нужно.
– Подождешь, – сухо ответил Приятель-Тулонец. – Всему свое время, дойдет очередь и до тебя. Пропусти-ка пока стаканчик вина и наберись терпения. Сегодня не ты один явился сюда не ради забавы.
Куатье, оттолкнув стакан, поднесенный ему гарсоном, вновь погрузился в тоскливое размышление.
– Дорогуша, – повернулся Приятель-Тулонец к трактирщице, – распорядись-ка, чтобы в моей «исповедальне» зажгли свечи.
И добавил, обращаясь с Кокотту:
– Пошли, малыш, нам пора.
– Эх, – с сожалением воскликнул удачливый игрок,– мой биль стоит чуть ли не два франка!
– Я заплачу тебе эти два франка, – утешил его Приятель-Тулонец, – и передам твой биль нашему славному Куатье.
– С Лейтенантом мы не играем, – заявили игроки в один голос.
Куатье не проронил ни слова, только обвел говоривших взглядом сумрачным и угрожающим, который никто из них не смог выдержать.
Приятель-Тулонец ухмыльнулся.
– Как только явится господин Пиклюс, – промолвил он, направляясь к маленькой винтовой лестнице, расположенной за стойкой, – направьте его ко мне на исповедь.
Кокотт последовал за ним.
Как только они скрылись, игроки и зрители, позабыв про бильярд, сбились в одну кучку и принялись о чем-то тихонько толковать. Посовещавшись, они быстро пришли к общему мнению:
– Кокотт, Пиклюс и Куатье – ребята серьезные! Нынче затевается грандиозный спектакль!
Помещение, которое Приятель-Тулонец называл своей исповедальней, было просто-напросто дешевеньким кабинетом, предназначенным для убогих пиршеств продажной любви. Из единственного окна комнатушки, выходившего прямо в проулок, открывался вид на бульвар. Вот только двойная дверь, совсем новенькая и с солидной обивкой, резко контрастировала с нищенской обстановкой грязноватой комнатки. О двери позаботился Приятель-Тулонец, превративший это неказистое помещение в одну из своих контор. Он был сугубо деловым человеком.
В тот миг, когда Кокотт переступал порог, снизу, с лестницы, послышался голос:
– Не запирайтесь, я уже тут! Прибыл по вашему приказанию!
Через минуту Приятель-Тулонец восседал на старом диване, а по левую и правую руку от него расположились приспешники.
Кокотт и Пиклюс были неразлучными друзьями, несмотря на разницу в возрасте: Пиклюс был лет на двенадцать постарше юного франта. Что ж, такая разница не только не препятствует дружбе, но даже благоприятствует ей, достаточно вспомнить Ниса и Эвриала – троянских героев Вергилия. Внешность у господина Пиклюса была романтически-претенциозной, что не редкость среди клерков сутяжного ведомства: в частности, он имел длинные волосы, ниспадающие на воротник потертого сюртука.
– Выкладывай! – скомандовал Приятель-Тулонец. – Малыш нам не помешает, пускай и он ознакомится с этой историей.
– Так вот, – с важным видом заговорил Пиклюс, – наш молодой человек уже в Париже.
– Надо же! – ехидно отозвался Приятель-Тулонец. – Если хочешь, я могу дать тебе его адрес.
– Если вы знаете об этом больше меня... – начал было Пиклюс.
– Поближе к делу! – не дал ему договорить Приятель-Тулонец. – Ты явился сюда отчитаться передо мной, а не капризничать. Видел ты укротительницу?
– Я как раз от нее. Она расположилась со своим балаганом на площади Валюбер перед Ботаническим садом, но послезавтра собирается отбыть из города.
– Вспоминает она про Флоретту?
– Ясное дело, вспоминает, хотя бы из ревности!
– Вот как? – оживился Приятель-Тулонец. – Интересно, очень интересно! Наш престарелый Отец настоящий везунчик, он, должно быть, родился в рубашке!
– Я пригласил укротительницу выпить, – продолжал Пиклюс, – в кафе на Орлеанском вокзале. Дамочка ничего себе, даже приятная, только слишком уж могучего телосложения. Она, видать, была по уши влюблена в этого молоденького Мориса и все еще к нему сильно привязана. Как ни странно, укротительницы диких зверей весьма склонны к романтическим чувствам. Наша тетушка Самайу тоже дамочка томная и сентиментальная, что не помешало ей отправить на тот свет муженька, впрочем, без всякого злого умысла: она шутки ради шлепнула его гимнастической гирей, отчего бедняга и скончался, пролежав прежде пять недель в больнице. Теперь она кропает стишата, и недурные, если не считать орфографии, да поет под гитару чувствительные романсы...
Приятель-Тулонец, нетерпеливо топнув ногой, заметил:
