Александр Дюма - Роман Виолетты

На этот раз, признаюсь, я был ослеплен; рука моя скользнула вдоль ее спины, изогнувшейся от одного этого касания, и остановилась лишь тогда, когда двигаться стало уже некуда — пределом движению стал пушок, нежный и гладкий, точно шелк.

При первом же соприкосновении с моей рукой все тело девочки напряглось, голова с ниспадающим каскадом черных как смоль волос запрокинулась, сквозь приоткрывшийся рот засияли белоснежные зубы и стал виден дрожащий язык; взор подернулся сладкой истомой. А ведь я едва притрагивался к ней пальцами.

Обезумевший от желания, от ее счастливых вскрикиваний и моих ответных радостных возгласов, я отнес ее на кровать, встал перед ней на колени, рука моя уступила место моему рту, и я вкусил крайнюю степень наслаждения, доступную губам любовника при его близости с пылающей от страсти девственницей.

С этой минуты с ее стороны доносились лишь невнятные постанывания, завершившиеся долгими спазмами, из тех, что переворачивают всю душу.

Я опустился на колени и стал наблюдать, как она приходит в себя. Открыв глаза, она с усилием привстала, бормоча:

— Ах, Боже мой! Как хорошо! Нельзя ли это повторить? Внезапно она поднялась, пристально глядя на меня, и спросила:

— Знаешь, о чем я подумала?

— О чем же?

— Уж не сделала ли я что-нибудь дурное? Я присел рядом с ней на кровать:

— С тобой когда-нибудь вели серьезные разговоры?

— Да, когда я была маленькая, отец порой ругал меня.

— Речь идет о другом. Я спрашиваю, понимаешь ли ты, когда с тобой говорят о серьезных вопросах?

— Не знаю как с посторонними, но с тобой я постараюсь вникнуть во все, что ты скажешь.

— Тебе не холодно?

— Нет.

— Тогда слушай меня внимательно.

Она обхватила меня за шею, неподвижно глядя мне в глаза и явно открывая моим словам все доступы к своему сознанию.

— Говори, я тебя слушаю.

— При сотворении мира, — начал я, — женщина от рождения была наделена Создателем равными с мужчиной правами, а именно правами следовать своим естественным склонностям.

Мужчина прежде всего решил строить семью — он завел жену и детей; семьи стали объединяться в родовые общины; пять-шесть родовых общин, собранных воедино, образовали общество. Этому обществу потребовались установленные законы. Окажись женщины более стойкими, мир и по сей день подчинялся бы их прихотям, однако мужчины превзошли их по силе, сделавшись повелителями, женщинам же пришлось довольствоваться ролью рабынь. Один из основополагающих законов, предписанных девушкам, — целомудрие; одно из непреложных правил для женщин — сохранение верности.

Навязав женщинам подобные законы, мужчины оставили за собой право удовлетворять собственные страсти и не задумывались о том, что, давая волю своим страстям, они тем самым побуждают женщин не исполнять обязанности, которые сами же им вменили.

Такие женщины, позабыв о собственном спасении, даруют мужчинам счастье; те же клеймят их позором.

— Ужасная несправедливость! — заметила Виолетта.

— Да, дитя мое, это величайшая несправедливость. И находятся женщины, восстающие против нее и рассуждающие следующим образом: «Общество принуждает меня к рабству, а что оно предлагает взамен? Брак с человеком, которого я, возможно, никогда не полюблю, который овладеет мною в восемнадцать лет, отнимет у меня все и сделает меня на всю жизнь несчастной? Предпочитаю выйти за общепринятые рамки, свободно следовать своим прихотям и любить того, кто мне понравится. Буду женщиной, подчиняющейся законам природы, а не законам общества».

С точки зрения общества, то, что мы с тобой совершили, — предосудительно; с точки зрения природы, мы просто утолили свои желания. Теперь тебе понятно?

— Вполне.

— В таком случае поразмышляй в течение дня, а вечером дай мне ответ, предпочитаешь ли ты как женщина подчиняться законам природы или законам общества.

Я звонком вызвал горничную. Виолетта к тому времени уже лежала в кровати, завернувшись в простыни так, что виднелось только ее личико.

— Госпожа Леони, — распорядился я, — позаботьтесь о мадемуазель самым лучшим образом: обеспечьте ей обеды от Шеве, сласти от Жюльена, в шкафу лежат бутылки бордо, а в том маленьком комоде стиля Буль — триста франков.

Кстати, не забудьте пригласить портниху, снять мерку с мадемуазель и заказать два платья — простых, но сшитых со вкусом. Дадите необходимые указания белошвейке и подберете к платьям подходящие шляпки.

Я обнял Виолетту:

— До вечера.

Когда я вернулся к девяти часам, она подбежала и бросилась мне на шею:

— Я размышляла над ответом.

— Целый день?

— Нет, всего пять минут.

— И что же?

— Так вот, я предпочитаю стать женщиной, подчиняющейся законам природы.

— Ты не желаешь возвращаться в дом господина Берюше?

— Нет, ни за что!

— Хочешь ли ты пойти к сестре? Тут она замялась.

— Тебе почему-то неловко идти к сестре?

— Боюсь, мое возвращение не понравилось бы господину Эрнесту.

— Что собой представляет господин Эрнест?

— Это молодой человек, который встречается с моей сестрой.

— Кто он по профессии?

— Журналист.

— Отчего ты предполагаешь, что твое появление у сестры вызовет его неудовольствие?

— Когда госпожа Берюше посылала меня за покупками, я всякий раз старалась забежать к любимой сестре. Иногда я заставала у нее господина Эрнеста. Видя меня, он хмурился, уводил Маргариту в другую комнату и запирался там. Как-то хозяйка велела мне дождаться ответа, связанного с одним поручением, и я задержалась у сестры дольше обычного, так от этого у них обоих явно испортилось настроение.

— Ну что ж, в таком случае, довольно пустых разговоров, ты будешь женщиной, подчиняющейся законам природы.

III

Милая девочка, она была воистину прекрасна в своей естественности.

Весь день она провела за чтением — благо моя библиотека содержала собрание прекрасных книг.

— Ты не скучала? — спросил я Виолетту.

— По тебе — да, а вообще мне не было скучно.

— Что ты читала? — «Валентину».

— Неудивительно, да будет тебе известно — это просто шедевр!

— Я это не знала, но вот плакала много. Я вызвал звонком г-жу Леони.

— Приготовьте нам чай, — велел я. Потом обратился к Виолетте:

— Ты любишь чай?

— Трудно сказать, я никогда его не пробовала. Леони накрыла на стол; постелила турецкую скатерть и поставила две изящные фарфоровые чашки и японскую сахарницу.

Сливки были поданы в кувшинчике из того же металла, что и чайник.

Чай горничная заварила нам в чайнике, а кипяток принесла в серебряном самоваре.