Александр Дюма - Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя. Том 3
– Вы возьмете их в долг у ваших друзей.
– У меня нет друзей богаче меня.
– Вы – честный человек!
– О, если б все думали так же, как монсеньор!
– Достаточно, что так думаю я. И в случае надобности я готов отвечать за вас.
– Берегитесь, монсеньор! Знаете ли вы поговорку?
– Какую?
– Кто отвечает, тому и платить.
– До этого не дойдет.
Ванель встал, взволнованный предложением, так неожиданно сделанным ему человеком, слова которого воспринимались всерьез даже самыми легкомысленными людьми.
– Не потешайтесь надо мной, монсеньор, – сказал он.
– Давайте поспешим с этим делом, Ванель. Вы говорите, что господин Гурвиль разговаривал с вами о должности господина Фуке?
– Да, и Пелисон также.
– Официально или только официозно?
– Вот их слова: «Члены парламента богаты и честолюбивы, им надлежит сложиться и предложить два или три миллиона господину Фуке, своему покровителю, своему светочу».
– Что же вы сказали на это?
– Я сказал, что в случае нужды внесу свою долю в размере десяти тысяч ливров.
– А, значит, и вы обожаете господина Фуке! – воскликнул Кольбер, бросив на Ванеля взгляд, полный ненависти.
– Нисколько. Но господин Фуке занимает пост нашего генерального прокурора; он влез в долги, он идет ко дну; мы должны спасти честь корпорации.
– Так вот почему, пока Фуке при своей должности, ему нечего опасаться!
– Сверх того, – продолжал Ванель, – господин Гурвиль добавил: «Принять милостыню господину Фуке унизительно, и он от нее, несомненно, откажется; пусть же парламент сложится и, соблюдая благопристойность, купит должность своего генерального прокурора; тогда все обойдется как следует: честь корпорации останется незапятнанной, и вместе с тем будет пощажена гордость господина Фуке».
– Да, это действительно выход.
– Я рассудил совершенно так же, как вы, монсеньор.
– Так вот, господин Ванель: вы сейчас же отправитесь к господину Пелисону или к господину Гурвилю; знаете ли вы еще кого-нибудь из друзей господина Фуке?
– Я хорошо знаком с господином де Лафонтеном.
– С тем… стихотворцем?
– Да, с ним; когда мы были в добрых отношениях с господином Фуке, он сочинял стихи, воспевающие мою жену.
– Обратитесь к нему, чтобы он устроил вам встречу с суперинтендантом.
– Охотно. Но как же с деньгами?
– В указанный день и час деньги будут в вашем распоряжении; на этот счет можете быть спокойны.
– Монсеньор, сколь великая щедрость! Вы затмеваете короля. Вы превосходите господина Фуке!
– Одну минуту… не будем злоупотреблять словами, Ванель. Я вам отнюдь не дарю миллиона четырехсот тысяч ливров; у меня есть дети.
– О сударь, вы мне их ссужаете – и этого более чем достаточно.
– Да, я их ссужаю.
– Назначайте любые проценты, любые гарантии, монсеньор, я готов ко всему; что бы вы ни потребовали, я буду повторять еще и еще, что вы превосходите в щедрости королей и господина Фуке. Ваши условия?
– Вы погасите долг в течение восьми лет.
– Очень хорошо.
– Вы дадите мне закладную на самую должность.
– Превосходно. Это все?
– Подождите. Я оставляю за собой право перекупить у вас эту должность, уплатив вам на сто пятьдесят тысяч ливров больше, чем то, что вы заплатите за нее, если в отправлении этой должности вы не будете руководствоваться интересами короля и моими предначертаниями.
– А-а! – произнес, слегка волнуясь, Ванель.
– Разве в моих условиях есть что-нибудь, что вам не нравится? – холодно спросил Ванеля Кольбер.
– Нет, нет, – живо ответил Ванель.
– В таком случае мы подпишем договор, когда вы того пожелаете. Бегите же к друзьям господина Фуке.
– Лечу…
– И добейтесь свидания с суперинтендантом.
– Хорошо, монсеньор.
– Будьте уступчивы.
– Да.
– И как только сговоритесь…
– Я потороплюсь заставить его подписать соглашение.
– Никоим образом не делайте этого!.. Ни в коем случае не заикайтесь ни о подписи, говоря с господином Фуке, ни о неустойке в случае нарушения им договора, ни даже о честном слове, слышите? Или вы все погубите!
– Как же быть, монсеньор? Все это не так просто.
– Постарайтесь только, чтобы господин Фуке заключил с вами сделку. Идите!
III. У вдовствующей королевы
Вдовствующая королева пребывала у себя в спальне в королевском дворце с г-жой де Мотвиль и сеньорой Моленой. Король, которого прождали до вечера, так и не показался. Королева в нетерпении несколько раз посылала узнать, не возвратился ли он. Все предвещало грозу. Придворные кавалеры и дамы избегали встречаться в приемных и коридорах, дабы не говорить на опасные темы.
Принц, брат короля, еще утром отправился с королем на охоту. Принцесса, дуясь на всех, сидела у себя. Вдовствующая королева, прочитав по-латыни молитву, разговаривала со своими двумя приближенными на чистом кастильском наречии; речь шла о семейных делах. Г-жа де Мотвиль, прекрасно понимавшая испанский язык, отвечала ей по-французски.
После того как три собеседницы, в безупречно учтивой форме и пользуясь недомолвками, высказались в том смысле, что поведение короля убивает королеву, его супругу, королеву-мать и всю остальную родню; после того как в изысканных выражениях на голову мадемуазель де Лавальер были обрушены всяческие проклятия, королева-мать увенчала эти жалобы и укоры словами, отвечавшими ее характеру и образу мыслей.
– Estos hijos! – сказала она, обращаясь к Молене. Эти слова означали: «Ах, эти дети!»
Эти слова в устах матери полны глубокого смысла: в устах королевы Анны Австрийской, хранившей в глубине своей скорбной души столь невероятные тайны, слова эти были просто ужасны.
– Да, – отвечала Молена, – эти дети! Дети, которым всякая мать отдает себя без остатка.
– И ради которых, – продолжила королева, – мать пожертвовала решительно всем…
Королева не докончила фразы. Она бросила взгляд на портрет бледного, без кровинки в лице, Людовика XIII, изображенного во весь рост, и ей почудилось, будто в тусклых глазах ее супруга снова появляется блеск и его нарисованные на холсте ноздри начинают раздуваться от гнева. Он не говорил, он грозил. После слов королевы надолго воцарилось молчание. Молена принялась рыться в корзине с кружевами и лентами. Г-жа де Мотвиль, пораженная этой молнией взаимопонимания, одновременно мелькнувшей в глазах королевы и ее давней наперсницы, опустила взор и, стараясь не видеть, вся обратилась в слух. Она услышала лишь многозначительное «гм», которое пробормотала дуэнья, эта воплощенная осторожность. Она уловила вздох, вырвавшийся из груди королевы. Г-жа де Мотвиль тотчас же подняла голову и спросила:
