Сергей Крупняков - Крылья Киприды
— Так, Скилл, так. — Сириск впервые близко общался со Скиллом и был удивлен его словам. — Но все же, наверное, ты бы ушел в степь, если бы мог?
— Ушел бы, если бы мог… и хотел, — Скилл сказал это и осекся.
— А что?
Скилл долго молчал. Затем, как бы сам с собой начал говорить:
— Мать убита андрофагами. Отец убит сарматами. Где брат и сестра — не известно. Кибитку нашу сожгли на моих глазах. Жены у меня не было. А сестру… — Скилл замолчал.
Сириск не решался нарушить то, что было сейчас в глазах Скилла. А там, в его глазах, проплывали бескрайние ковыльные степи, и огромные табуны коней с грохотом неслись в даль, в его скифскую юность…
— Да и где же мне найти лучшую долю? Я раб, а живу в богатой и дружной семье. Я много и тяжело работаю, но умный труд дает достаток и мне. Не лучше ли это, чем попасть в руки к андрофагам, чтобы они выкололи мне глаза, отсекли два пальца на правой руке и заставили всю жизнь месить ногами глину для постройки их хижин?
— Но я вижу в твоих глазах степь и коней, и ты летишь там, как сокол.
— Ты, господин, и впрямь кудесник, — улыбнулся Скилл, — не напрасно Гераклид отдал столько денег на твою учебу в Афинах. Видимо, там учат видеть в глазах все?
— Нет, Скилл, — Сириск улыбнулся, — после этого летнего похода я много узнал. Я был в плену у скифов. И понял — нет большей глупости, чем судить понаслышке, не видя того, о чем судишь. Среди скифов есть всякие. И я оставил там хорошего друга, его зовут Сим. Он многое поведал мне о скифах. А раньше я готов был убить любого, так много кочевники выпили нашей крови.
— Знаю, Сириск. — Скилл помрачнел. — Я сам в юности бывал в набегах. Жаль, что так все устроено.
— Жаль.
Оба замолчали и долго смотрели на море. А волны шумели, все дальше и дальше накатываясь на берег. Вскоре Сириск встал, и они пошли к дому. Черные тучи затянули весь горизонт. Холодный ветер подул с севера. Над бескрайним морским горизонтом чуть пробивались золотые лучи заката. И море отражало их.
* * *Утро, светлое и свежее, в пении птиц и аромате роз, встретило Сириска волной здоровой силы, и он понял — рана отступила, и он сможет сегодня встать. Дела ждали его всюду и радовали своим азартом и интересом.
Работа уже кипела на клере и только тут, во внутреннем дворике, было тихо — шум едва доносился сюда из-за стен дома. Сириск смотрел вокруг. Все было давно знакомо с детства, но многое и изменилось. Вот его комната. Сириск вошел в нее и первое, что бросилось ему в глаза, — пустота там, где висели его доспехи. Меч, шлем, панцирь, поножи — все осталось у скифов. Но было еще два меча. И отцовский панцирь висел на месте. И его шлем и поножи. Слегка поблескивая бронзой, доспехи ждали своего часа.
— Не долго вам тут висеть, — тихо сказал Сириск и попробовал меч. Он был остр, как бритва, и Сириск улыбнулся, вспомнив отца. Гераклид все делал отменно.
— Два меча и один панцирь — маловато на двоих, — услышал он сзади голос отца.
— Отец! — Сириск обернулся.
— Ты встал уже? Как рана?
— Намного легче. Сегодня…
— Родные стены лечат. — Отец улыбнулся, как в детстве. Они вышли в сад.
— Поешь фиги, они уже заждались тебя.
И верно, его любимое фиговое дерево все было покрыто темными, сочными плодами. Оно было особо дорого ему — ведь он посадил его вместе с мамой и растил и холил вот уже несколько лет.
Сириск осмотрел сад. Все радовало его глаз: виноград набирал силу, старая груша обильно плодоносила. Виноградные лозы, что оплели всю ее крону, дали в этом году сотни увесистых кистей.
— Хайре, брат! — Килико порхнула к брату, нежно обняла его и так же быстро убежала. Было много работы. Близилась пора сбора винограда.
— А Крит где? — крикнул Сириск вслед сестре.
— Он давно с отарой в степи.
Лицо Сириска омрачилось.
Сириск хотел пройти к давильне, посмотреть, все ли готово к приему винограда. Какой-то шум привлек его внимание. Он услышал стук колес. Кони заржали за стеной.
— А где мой друг Сириск? — услышал он громовой голос Евфрона.
Сириск выскочил на дорогу и увидел: Евфрон ловко спрыгнул с колесницы. Они обнялись.
— Да, брат Сириск! То, что мы живы — это уже чудо!
— Боги за что-то пощадили нас. — Сириск пригласил друга в дом. Навстречу им вышла рабыня.
— Что прикажете, господин? — обратилась она к Сириску.
— Это что за чудо? — Евфрон был приятно поражен красотой девушки.
— Это наша рабыня Кария. — Сириск улыбнулся. Он знал: Евфрону нравились молоденькие девушки. — Но ты же не для этого приехал, Евфрон?
Евфрон проводил Карию долгим взглядом.
— Ах, как покачиваются ее бедра!
Сириск еще громче засмеялся. Они прошли в комнату и расположились на ложах.
— Ты все такой же, Евфрон!
— Да, да! Но сколько жизни в бедрах этой рабыни. Как они играют, словно…
— Ты стал поэтом?
— Нет, Сириск, нет. А приехал я проведать тебя. И заодно…
Евфрон хлопнул в ладоши. Мгновенно дверь отворилась, и в комнату, где они возлежали, раб внес шлем; затем появились панцирь, меч, поножи, лук со стрелами.
— О боже! Евфрон! — Сириск вскочил, не веря своим глазам. — Это мне?
— Это подарок Агасикла. Так он благодарит тебя за спасение сына.
— Это же целое состояние! — Сириск надел панцирь. Водрузил на голову шлем. Взял в руки меч. Все было впору, удобно. И меч был удивительной работы. Чуть длиннее и уже обычного, он сидел в руке, будто вырос из нее.
— Наша дружба не дешево стоит, а, Сириск?! — Евфрон ударил его по плечу. Сириск обнял друга в порыве благодарности.
Впорхнула Кария. Она внесла кратер с вином. Появились груши, персики, фиги. Тушеная баранина разнесла такой аромат, что Евфрон привстал.
— О! Очень хорошо! Дорога была не из легких!
Они ели, а Кария ловко ухаживала, иногда касаясь Евфрона, как бы случайно, то грудью, колыхавшейся под свободным хитоном, то бедром, сверкавшим иногда в складках на боку.
— О! — смеялся Евфрон.
— Да! — улыбался Сириск. — И все же, как там Херсонес? Что Сострат?
— А ты надолго еще здесь задержишься? — Евфрон вытер руки и взял канфар[9] с вином. — Неразбавленное! Отлично!
— Еще не знаю, — Сириск задумался. — И что можно сказать наперед? После схватки, после этой крови… Там, в Афинах, там все казалось иным. Клер, дом, ковыльные поля… Помнишь, как мы скучали по ним?
— О! Цветущие вишни в месяце фаргелионе[10]! А Дионисии, когда красавицы хмельны и дарят поцелуи всем, кто улыбчив! А наши корабли в гавани! А шум волн! Только у нас, в Херсонесе, так плещут и шумят волны! А сады! А бескрайние пшеничные поля, что золотой каймой украсили весь берег!
