Роберт Стивенсон - Веселые молодцы
— Это, небось, была русалка, — сказал Рори.
— Русалка?! — вскричал мой дядя с невыразимым презрением. — Бабьи россказни! Никаких русалок нет!
— Ну, а на что он был похож? — спросил я.
— На что он был похож? Упаси бог, чтобы нам довелось это узнать! Была у него какая-то голова, а больше Сэнди ничего не мог сказать.
Тогда Рори, уязвленный до глубины души, поведал несколько историй про русалок, морских духов и морских коней, которые выходили на берег на островах или нападали на рыбачьи суда — в открытом море. Мой дядя, несмотря на свой скептицизм, слушал старика с боязливым любопытством.
— Ладно, ладно, — сказал он, — может, оно и так, может, я и ошибся, да только в Писании про русалок ни слова не сказано.
— И про, аросский Гребень там тоже, небось, ни словечка не сказано, — возразил Рори, и его довод, повидимому, показался дяде убедительным.
После обеда дядя повел меня на холм позади дома. День был безветренный и очень жаркий, зеркальную поверхность моря не морщила даже легкая рябь, и тишину нарушали только привычное блеяние овец да крики чаек. Не знаю, подействовала ли разлитая в природе благость на моего родича, но, во всяком случае, он держался более разумно и спокойно, чем раньше. С интересом, почти даже с увлечением обсуждая мое будущее, он только время от времени возвращался к погибшему судну и к сокровищам, которые оно принесло Аросу. Я же слушал его в каком-то тихом оцепенении, жадно впивая глазами столь хорошо знакомый мне пейзаж, и с наслаждением вдыхал морской воздух и дымок от горящего торфа — это Мери развела огонь в очаге.
Миновал час, и мой дядя, который все это время исподтишка поглядывал на маленькую бухту, встал и позвал меня за собой. Тут следует упомянуть, что мощная приливная волна у юго-западной оконечности Ароса вызывает волнение у всех его берегов. В Песчаной бухте на юге в определенные часы прилива и отлива возникает сильное течение, но в северной бухточке (бухте Арос, как ее называют), у которой стоит дом и на которую теперь глядел мой дядя, волнение возникает только перед самым концом отлива, да и тогда его бывает трудно заметить, настолько оно незначительно. Когда дует ветер, его вообще не видно, но в тихие дни, выпадающие не так уж редко, на зеркальной поверхности бухты появляются странные, непонятные знаки — назовем их морскими рунами. Подобное явление можно наблюдать в сотнях мест по всему побережью, и, наверно, есть немало юношей, которые забавы ради пытались найти в этих рунах какой-нибудь намек на себя или на людей близких им и дорогих. На эти-то знаки и указал мне теперь дядя, причем с какой-то неохотой.
— Видишь вон ту рябь на воде? — спросил он. — Там, возле серой скалы? Видишь? Ведь верно, что она похожа на букву?
— Конечно, — ответил я, — я сам это часто замечал.
Похоже на букву «X».
Дядя испустил тяжкий вздох, словно мой ответ горько его разочаровал, и еле слышно произнес:
— Да, да… «Христос-Анна».
— А я, сэр, всегда полагал, что этот знак послан мне и означает «храм».
— Значит, ты его и раньше видел? — продолжал он, не слушая меня. — Дивное дело, страшное дело. Может, он поджидал здесь, как говорится, изначала века. Странное, страшное дело. — Тут он добавил другим тоном: — А еще такой знак ты видишь?
— Вижу, — ответил я, — и очень ясно. У того берега, где дорога спускается к воде, — большое «У».
— »У», — повторил он вполголоса и, помолчав, спросил: — А как ты это толкуешь?
— Я всегда думал, что это указывает на Мери, сэр: ведь ее второе имя
— Урсула, — ответил я, краснея, так как не сомневался, что вот сейчас должен буду объявить ему о своих намерениях. Однако мы думали о разном и оба не следили за ходом мыслей собеседника. Дядя вновь не обратил ни малейшего внимания на мои слова и угрюмо понурился. Я решил бы, что он просто ничего не слышал, если бы следующая его фраза не прозвучала, как отголосок моей.
— Мери лучше ничего об этих письменах не говорить, — сказал он и зашагал вперед.
По берегу бухты Арос тянется полоска травы, удобная для ходьбы, и я молча следовал по ней за моим безмолвным родичем. Признаюсь, я был немного расстроен тем, что лишился столь удобного случая сказать дяде про мою любовь. Однако меня гораздо больше занимала происшедшая в нем перемена. Он никогда не был добродушным, общительным человеком в буквальном смысле этого слова, но то, каким он бывал прежде даже в самые черные минуты, все же не подготовило меня к столь странному преображению. Одно, во всяком случае, было несомненно: его, как говорится, что-то грызло. И я принялся мысленно перебирать слова, начинающиеся с буквы «У», — «уныние», «успех», «удача» и все в том же духе, как вдруг словно споткнулся о слово «убийство». Я все еще размышлял над зловещим звучанием и роковым смыслом этого слова, когда мы достигли места, откуда открывался вид на весь остров — позади виднелась бухта Арос и дом, впереди расстилался океан, усеянный на севере островками, а на юге — синий и ничем не ограниченный. Тут мой проводник остановился и некоторое время молча смотрел на бесконечный водный простор. Затем он повернулся ко мне и сильно сжал мой локоть.
— По-твоему, там ничего нет? — спросил он, указывая трубкой на океан, и тут же вскричал с каким-то диким торжеством: — Послушай, что я тебе скажу! Там все дно кишит мертвецами, как крысами.
Тут он повернулся, и мы направились к дому, не сказав больше друг другу ни слова.
Я мечтал остаться с Мери наедине, но только после ужина мне наконец удалось улучить минуту, чтобы поговорить с ней. Я знал, что нас скоро могут прервать, а поэтому не стал тратить времени и сразу высказал все, что было у меня на душе.
— Мери, — сказал я, — я приехал в Арос, чтобы проверить одну свою догадку. Если я не ошибся, то мы все сможем уехать отсюда, не заботясь более о хлебе насущном, — я сказал бы и больше, только не хочу давать обещания, которые могут оказаться опрометчивыми. Но я лелею надежду, которая для меня важнее всех богатств в мире, — тут я помолчал. — Ты ведь знаешь, о чем я говорю, Мери.
Она молча отвела глаза от моего лица, но и это меня не остановило.
— Я всегда думал только о тебе, — продолжал я, — время идет, а я думаю о тебе все больше, и ты мне все дороже. Без тебя мне в жизни нет ни счастья, ни радости. Ты зеница моего ока.
Она по-прежнему не смотрела на меня и ничего мне не ответила, но мне показалось, что ее рука дрожит.
— Мери! — вскричал я со страхом. — Может быть, я тебе не нравлюсь?
— Ах, Чарли, — сказала она, — разве сейчас время говорить об этом? Не говори со мной пока, ни о чем меня не спрашивай. Труднее всего будет ждать не тебе!
В ее голосе слышались слезы, и я думал только о том, как бы ее утешить.
