Николай Дмитриев - Майор из Варшавы
Лечицкому надоел глупый лепет унтера, он вытащил из рук жандарма свой великолепный «бреве» и неожиданно рявкнул:
— Ферфлюхтен!.. Я есть барон Грецингер-младший, болван!
Никак не ожидавший такого афронта немец вздрогнул и остолбенело вытянулся. Фасонные вожжи слегка хлопнули по лошадиным крупам и, окинув уничтожающим взглядом почтительно посторонившийся патруль, новоявленный герр Грецингер не спеша въехал в поселок…
* * *Сводка была малоутешительной. Немецкое наступление не прекращалось. Майор взял себе за правило ежедневно слушать Лондонское, Берлинское и Московское радио. Сопоставляя полученные сведения, он довольно точно ориентировался в обстановке.
Охватив голову руками, пан Казимир сидел за столом, тупо глядя на подмигивающий глазок включенной на прием рации. В дверь постучали, на пороге появился инженер-капитан, и майор, подняв голову, молча показал ему на место против себя. Инженер сел, подождал, кинул взгляд в угол, где стояла рация и, не удержавшись, спросил:
— Пан майор… Как?
— Хуже некуда…
— Так что… — инженер помолчал. — Будем решать?
— Наверное… Скажите, капитан… — Пан Казимир замялся. — Что надо предпринять в первую очередь?
— Я думал над этим…
Инженер достал из кармана сложенный вчетверо лист бумаги и положил на стол.
— Здесь перечень всего, что интересует Лондон, из того, что мы практически можем забрать с собой.
— Так… — Пан Казимир накрыл ладонью листок. — Ну а если все-таки русские?
— Как? — Инженер усмехнулся. — Рыбчинский вернулся ни с чем, а что касается ожидавшегося русского контрнаступления, то…
— Ясно… — Пан Казимир глухо кашлянул. — Думаю, шифровку надо отправлять сегодня же…
Договорить майор не успел. Снаружи послышался встревоженный выкрик, дверь с треском распахнулась, и в бункер влетел поручик Вукс.
— Пан майор, часовые задержали неизвестного!
— Где? — пан Казимир вскочил.
— У ближнего поста.
— А ну за мной! — и пан Казимир, бывший с момента появления Вукса в состоянии взведенной пружины, первым выбежал из бункера.
Трава раздражающе цеплялась за носки сапог, и майор, выругавшись, с бега перешел на шаг. Вряд ли выигранные минута или полторы могли что-нибудь изменить. Сейчас пан Казимир не сомневался: пока они с инженером выбирали приемлемый вариант, в действие вступил третий и, пожалуй, решающий фактор.
Задержанный, обычный сельский мужик с головы до ног вывалянный в грязи, сидел на какой-то коряге и тупо смотрел перед собой. Когда пан Казимир в сопровождении офицеров, чертыхаясь, выбрался из кустарника, он даже не прореагировал на их появление.
Поручик Мышлаевский, стоя чуть в стороне, нервно покусывал травинку, и первым делом пан Казимир обратился к нему.
— Ну что тут у вас произошло?
Мышлаевкий отшвырнул обкусанный стебелек и доложил, заменяя чин пана Казимира короткой паузой.
— Извините… Мои люди недоглядели. Я учту…
Сейчас пану Казимиру было не до церемоний.
— Где Рыбчинский? — прервал он Мышлаевского.
— Должен подойти… Я послал за ним.
— Добро! — пан Казимир кивнул и обратился к солдатам: — Этого как задержали?
— К лагерю подбирался. А мы сменялись как раз. Ну и сцапали.
— Он что, такой мокрый и был, или это вы его?..
— Такой и был. Видно, посты болотом обойти хотел.
Пан Казимир жестом приказал Вуксу подойти ближе и, шагнув к задержанному, негромко спросил:
— Говори, зачем в лес приперся?
— По дрова… — тупо отозвался мужик.
— Ты что, в болоте дрова искал?
— А шо, не можна?
В ту же секунду Вукс, стоявший сзади, влепил мужику оглушительную затрещину. От удара тот кубарем покатился с коряги и испуганно вытаращился на поручика.
— Будешь говорить, пся крев? — лениво спросил Вукс.
— А шо казати?.. — неожиданно плаксиво заныл мужик. — А шо казати? Сами посилають, й сами ж бъють…
Пан Казимир предостерегающе поднял руку и жестом показал своим людям, что мужик не догадывается, кто они. Скорее всего, оружие и разномастная одежда сбили задержанного с толку — их можно было принять за кого угодно.
В этот момент из кустов выскочил запыхавшийся Рыбчинский. Поручик, как отвечающий за зону, должен был знать местных, и пан Казимир обратился к нему:
— Наш? — майор ткнул пальцем в задержанного.
— Вроде… — Рыбчинский присмотрелся повнимательнее и спросил уже прямо у мужика: — То твой хутор за лесом?
— Ну мий, а шо? — уже охотнее протянул мужик, не переставая косить глазом на пана Казимира и Вукса.
— Значит, ясно… — Вукс демонстративно достал пистолет.
— Минутку… — остановил поручика пан Казимир и обратился к Рыбчинскому: — Хутор у него большой?
— Большой, — кивнул Рыбчинский. — Лошади, коровы, свиньи…
— Спалить все!
Мужик враз свалился с коряги и на четвереньках пополз к майору.
— Не палить! Прошу, не палить!..
Майор спокойно ждал, пока пленник не подползет ближе. Его ход удался, и теперь с мужиком можно было говорить «по душам»…
— Ну, так зачем в лес приперся?
— Так я ж кажу, що ви ж сами посылали!
— Это кто же мы? Я вроде тебя никуда не посылал, — пан Казимир позволил себе короткую, строго отмеренную усмешку.
— Ой, боженьки ж!.. — мужик привстал на колени и, как петух, захлопал себя по ляжкам. — Так я ж не кажу що то саме вы!.. Вы, то е полиция. А мени казав з того… Як його, як… О, з «ляндинсты»!.. Як же його?.. О, згадав! То самі пане Меланюк казав мени щоб я до лясу шукаты йшов!
— Искать? Что? — сразу насторожился пан Казимир.
— Та, дурныци!.. Тут десь за рик тому литак впав, от пане Меланюк и наказав мени уламки шукаты…
Офицеры молча переглянулись, и сердце у пана Казимира ухнуло. Его самые худшие опасения подтверждались. С этого момента счет времени пошел на часы. И от того, когда ждет с докладом своего перемазанного грязью соглядатая неизвестный «пан Меланюк», зависело, что даст телеграмма в Лондон, если Мышлаевский отправит ее немедленно…
* * *Над полуобвалившимися зубцами крепостных стен неслись низкие рваные облака. Сырость, нагнанная ветром с недальних болот, висела в воздухе, и летний день казался по-осеннему холодным. Во всяком случае, Меланюк, вызвавшийся сопровождать «Кобзу», время от времени ежился даже в своем теплом френче.
Здесь, в замке, немцы устроили лагерь для военнопленных, и сейчас Пилюк, «референт проводу в справах идеологичных», с разрешения германских властей выступал перед солдатами, стремясь склонить их в сторону «национальной идеи».
