Нина Соротокина - Закон парности
Далее… Сакромозо умный и сильный враг, более того, он удачливый человек, но мы, то есть русский секретный отдел, должны его переиграть… потому что мы о нем мало знаем, а он про нас, то есть об истинных целях Мелитрисы, не знает ничего.
— …Кроме того, душа моя, что вы отравительница, — добавил Лядащев деловым, уверенным тоном.
— Помилуйте, зачем вы мне этот вздор говорите? И потом, я-то как раз про вашего Сакромозо ничего не знаю, — взорвалась Мелитриса.
— Расскажу, — Лядащев доверительно положил руку ей на плечо. — Все расскажу… со временем…
Поставленная перед Мелитрисой задача показалась ей возмутительной, вызывающей, нескромной: понравиться Сакромозо, войти к нему в доверие и доказать, что в ней, Мелитрисе Репнинской, есть большая надоба в Берлине.
— В Берлин я не поеду, — быстро сказала Мелитриса.
— Это я образно сказал, надеюсь, что до Берлина дело не дойдет. Сакромозо будет вам задавать вопросы для того, чтобы проверить вас, кроме того, он захочет получить через вас секретную информацию.
— Какую еще?
— Все, что надо, мы напишем. Пусть вас это не волнует. Главное, чтобы он вами заинтересовался. Вы скажете Сакромозо, что привезли шифровку.
— Это еще что за крокодил вавилонский — шифровка? Это бумага?
— Да, письмо в цифрах. Запомните, вы привезли ее из Петербурга в каблучке. Туфельки уже готовы.
На лице Мелитрисы изобразилось такое глубокое изумление, а вытаращенные глаза настолько стали напоминать благородный китайский материал, что Лядащев расхохотался.
— Что вы так оторопели? Это обычный способ перевозить секретную почту. И еще в шляпах, в локонах, в поясах, в тростях — да мало ли…
— Господин Лядащев, но как я отдам эту… шифровку? А если у меня спросят, откуда она у меня? Что я отвечу?
— Надеюсь, вы шутите, — грустно усмехнулся Василий Федорович, весь его вид говорил — как с вами, красавица, трудно… просто невозможно разговаривать. — Вы не должны допускать самой возможности такого вопроса! Разговор с Сакромозо надо построить на том, что рыцарь безусловно сам знает, от кого вы в Петербурге получили шифровку. А если он это знает и вы, в свою очередь, знаете, то что об этом говорить?
— А если Сакромозо свои домыслы выстроит на том, что об этом как раз и надо говорить? Если он вздумает меня проверять?
Лядащев почесал кончик носа, словно помогая себе правильно оценить ситуацию.
— Если Сакромозо будет настаивать на ответе, то вы… Запомните, это важно! Вы скажете, что шифровку взяли в тайнике. Теперь нам надо придумать этот тайник, и чтоб без дураков, чтоб все достоверно.
Вначале Лядащев придумал тайник в Новом пешеходном мосту через Мойку. Этот мост десять лет назад построил архитектор Растрелли, и его по сию пору зовут Новым. Мыслилось так: на растреллиевском мосту, где все позолота, оконные проемы с карнизами и фигурными наличниками, каждая ваза может быть тайником, а главное, он расположен близко от императорского дворца.
Сам придумал, сам передумал. Лядащеву не понравилось, что слишком там людно, посему было решено устроить тайник в фонаре на въезде в Семионовский мост. В массивной подставе фонаря, оказывается, один кирпич вынимается, в этой нише письмо спрятать легче легкого. Остановились перед мостом, нагнулись, будто бы пряжку на башмачке поправить, кирпичик незаметно отодвинули.
— Причем это все не придумка, — веско сказал Лядащев. — В нашем деле все должно быть точно. Я сам этим тайником пользовался.
— Это я поняла, — нетерпеливо перебила Лядащева Мелитриса. — Но кто положил в этот тайник для меня шифровку? Я-то должна это знать.
«Дотошная девица, — с уважением подумал Василий Федорович. — При этом спокойна и холодна. Голос что хрустальный ручей… Может, и будет от нее польза…»
— Ладно. Расскажу вам суть дела. Некоторое время назад мы поймали вражеского агента. Он русский, но служил пруссакам. Назывался он у них Брадобрей. Кое-что мы у него узнали, например, пароль, с коим вы пойдете, и еще кое-что, по мелочам. Настоящего разговора с Брадобреем не получилось, потому что он умер в лазарете.
— От пыток? — прошептала Мелитриса с ужасом, и Лядащев увидел, как щеки девушки заливает густой, брусничный румянец.
— Нет, девочка, не бойтесь, — сказал он мягко. — Никто этого Брадобрея не пытал. Он болел сердцем, а при аресте, видно, перепугался, и у него случился кровяной прилив к мозгу. Так лекарь в госпитале сказал. У него отнялась речь. Потом частично вернулась. Допрашивал агента один человек, он не по нашему ведомству — некий капитан Корсак.
— Его зовут Алексей? — встрепенулась Мелитриса. — Он друг князя Оленева.
— Он самый, — кивнул Лядащев. Девушка вдруг засмеялась со счастливыми нотками в голосе.
— Я никогда не видела Корсака, но князь Никита рассказывал о нем. Я верю, что этот капитан не сделает ничего дурного. Продолжайте, Василий Федорович.
— Продолжаю, — Лядащев обрадовался, что в Мелитрисе проснулся живой интерес. — Капитан Корсак нашел к агенту подход. Во всяком случае, все, что нам Брадобрей сообщил, было его предсмертной исповедью. Но из всего, что я здесь рассказал, вам надо помнить только одно: шифровку в тайник положил Брадобрей. На всякий случай его словесный портрет: ему около сорока, лицом неприметен, голубоглаз. Но поминать его можно только в самом крайнем случае, если будет задан прямой вопрос. Вы меня поняли?
— Что в этой шифровке? Какое ее содержание? — Мелитриса с трудом привыкала к плоскостопному шпионскому несообразному языку.
— Вам этого знать не надо. Приказали, вы исполнили. И все! А любопытство большой грех, — возвысил он голос, видя, что Мелитриса пытается отстаивать свои права. — Так уж в нашей службе принято — не знать ничего лишнего, подальше от греха.
Маленькая цифирная записка, аккуратно уложенная в полый каблучок правой сафьяновой туфельки, таила в себе ничего не значащую информацию о партикулярной верфи в Петербурге. По перехваченной у Брадобрея шифровке виден был круг его интересов.
Лядащев предполагал, что в Берлине уже знают об аресте Брадобрея, но он не мог знать, что маленький барон Блюм, собиравший сведения о русском флоте, находился уже в Кенигсберге. Добывать и переправлять сведения о русских кораблях сейчас в Петербурге было некому, поэтому по предъявлению шифровки из каблучка Мелитриса была бы непременно разоблачена.
— А пароль?
— Пароль надо учить наизусть. Он странный. Это латынь. То есть обращаетесь по-немецки: «Доблестный рыцарь!»… Обращение также часть пароля. А дальше латынь. Я вам тут на бумажке написал. Когда выучите, сожгите бумажку на свечке. Или нет, еще забудете, лучше отдайте мне. Я сам сожгу.
