Эжен Сю - Парижские тайны
— Вижу, ты обжора, как и прежде. И всему предпочитаешь бульонку!
— Ну как, Певунья, — спросил Поножовщик, — ты еще не проголодалась?
— Нет, Поножовщик.
— Может быть, тебе заказать что-нибудь другое, дитя? — спросил Родольф.
— О нет, спасибо...Мне все еще не хочется есть...
— Да взгляни ж ты на моего победителя, — проговорил с громким смехом Поножовщик, указывая на Родольфа. — Или ты не смеешь состроить ему глазки?
Певунья ничего не ответила, покраснела и опустила голову.
Вскоре хозяйка собственноручно принесла и поставила на стол жбан вина, хлеб и миску бульонки — кушанье, которое мы не в силах описать, хотя оно, видимо, пришлось по вкусу Поножовщику.
— Что за блюдо! Клянусь богом! — воскликнул он. — Что за блюдо! Чего тут только нет, еда на все вкусы, и для скоромников и для постников, для сластен и для любителей соли и перца... Ребрышки дичи, рыбьи хвосты, косточки от отбивных котлет, кусочки паштета, поджарка, овощи, головки вальдшнепов, сыр, зеленый салат, бисквит. Да ешь ты, Певунья... А как приготовлено! Уж не кутнула ли ты ненароком сегодня утром?
— Кутнула? Как бы не так! Я съела то же, что и всегда: на одно су молока и на одно су хлеба.
Появление в кабаке нового лица прервало все разговоры и всех заставило поднять головы.
Это был человек средних лет, крепко сбитый, подвижной, в куртке и фуражке. Знакомый с обычаями кабака, он заказал себе ужин на принятом здесь языке.
Хотя новоприбывший не принадлежал к завсегдатаям кабака, на него вскоре перестали обращать внимание: мнение о нем было составлено.
Чтобы узнать «своего» человека, разбойникам, как и честным людям, достаточно одного взгляда.
Вновь прибывший сел так, чтобы ему было удобно наблюдать за двумя субъектами со зловещими лицами, один из которых справлялся о Грамотее. Он и в самом деле не спускал с них глаз, но их столик стоял так, что они не замечали этой слежки за ними.
Временно прерванные разговоры возобновились. Несмотря на свою отвагу, Поножовщик обращался с Родольфом почтительно, не смел говорить ему «ты».
— Право слово, — сказал он Родольфу, — хотя я и получил хорошую трепку, а все же польщен, что встретился с вами.
— Потому, что заказанное блюдо пришлось тебе по вкусу?..
— Не только... Главное потому, что мне не терпится увидеть вашу потасовку с Грамотеем: он всегда избивал меня, и я буду рад... когда его тоже изобьют.
— Вот еще, неужто ты думаешь, что ради твоего удовольствия я наброшусь, как бульдог, на Грамотея?
— Нет, он сам набросится на вас, как только узнает, что вы сильнее его, — ответил Поножовщик, потирая руки.
— У меня в запасе достаточно разменной монеты, чтобы выдать ему все, что полагается, — небрежно заметил Родольф и, помолчав, добавил: — Погода нынче стоит собачья... Не заказать ли нам водки с сахаром? Быть может, это воодушевит ее, и она споет нам что-нибудь.
— Дело подходящее, — согласился Поножовщик.
— А чтобы поближе познакомиться, мы откроем друг другу, кто мы такие, — предложил Родольф.
— Альбинос, — представился Поножовщик, — бывший каторжник, а теперь рабочий, выгружающий сплавной лес на набережной Святого Павла. Зимой мерзну, летом жарюсь на солнце — таковы мои дела, — заявил гость Родольфа, отдавая ему честь левой рукой. — Ну, а вы-то кто будете? — продолжал он. — Вы впервые объявились в здешних местах... и, не в обиду будь вам сказано, лихо обработали мою башку и лихо выбили барабанную дробь на моей шкуре. Батюшки мои! Какие это были тумаки! Особенно последние... Не могу их забыть: как здорово все было проделано... Какой град ударов! Но у вас, верно, есть и другое дело, не только колошматить Поножовщика!
— Я мастер по раскраске вееров! А зовут меня Родольф.
— Мастер по веерам! Так вот почему у вас такие белые руки, — сказал Поножовщик. — Но если все ваши собратья похожи на вас, видать, это дело требует изрядной силы... А коли вы ремесленник, и конечно же честный, зачем пришли сюда, ведь в здешних местах бывают только воры, убийцы и бывшие каторжники вроде меня, потому как другие места нам заказаны?
— Я пришел сюда потому, что люблю хорошую компанию...
— Гм!.. Гм!.. — пробормотал Поножовщик, с сомнением качая головой. — Я встретил вас в крытом проходе дома Краснорукого; впрочем, молчу... Вы говорите, что не знакомы с ним?
— Долго ты еще будешь донимать меня своим Красноруким? Чтоб ему вечно гореть в адском пламени, если это придётся по вкусу Люциферу.
— Ладно, приятель, вы, верно, мне не доверяете, может, вы и правы. Хотите, я расскажу вам свою историю?.. Но при условии, что вы научите меня наносить те удары, которыми закончилась моя взбучка... Мне это позарез нужно.
— Согласен, Поножовщик, ты расскажешь свою историю... а Певунья расскажет нам свою.
— Идет, — сказал Поножовщик, — погода стоит такая, что и полицейского не выманишь на улицу... Это нас позабавит. Ты не против, Певунья?
— Нет, только мне особенно нечего рассказывать... — ответила Лилия-Мария.
— И вы тоже расскажете нам о себе, приятель? — спросил Понажовщик.
— Да, я начну первый.
— Мастер по раскраске вееров, — проговорила Певунья, — какое хорошее ремесло.
— А сколько вы получаете за свои веера? — спросил Поножовщик.
— Я работаю сдельно, — ответил Родольф. — Если повезет, выколачиваю четыре, а то и пять франков в день, но это летом, когда долго бывает светло.
— И вы часто погуливаете, бездельник?
— Да, когда я при деньгах, то трачу немало: во-первых, шесть су за ночь в меблированной комнате.
— Я не ослышался, монсеньор... вы платите шесть су за ночь! — проговорил Поножовщик, прикладывая руку к шапке.Обращенье «монсеньор», прозвучавшее иронически в устах Поножовщика, заставило улыбнуться Родольфа.
— Да, я люблю удобства и чистоту, — продолжал он.
— Поглядите на этого пэра, на этого банкира, на этого богача! — вскричал Поножовщик. – Он платит шесть су за ночлег!
— Кроме того, — продолжал Родольф, — я трачу четыре су на табак, выходит уже десять су; четыре су — за завтрак, четырнадцать — пятнадцать су — за обед, одно или два су за водку, словом, около тридцати су в день. Мне не приходится работать всю неделю напролет: в свободное время я кучу.
— А ваша семья? — спросила Певунья.
— Мои родители умерли от холеры.
— А кем они были? — спросила Певунья.
— Старьевщиками, торговали старым тряпьем на Главном Рынке.
— И за сколько вы продали их дело? — спросил Поножовщик.
— Я был тогда слишком молод, все продал мой опекун. Когда я стал совершеннолетним, мне еще пришлось вернуть ему тридцать франков... Вот и все мое наследство.
— А на кого же вы работаете?
— Мою обезьяну[26] зовут Борель с улицы Бурдонне. Болван и притом груб; вороват и скуп. Ему легче потерять глаз, чем расплатиться со своими работниками. Таковы его приметы. Если он заблудится, не разыскивайте его, пропади он пропадом. Я учился у него своему ремеслу с пятнадцати лет; в армии я не служил: вытянул счастливый номер. Живу я в старом еврейском квартале, в комнате на пятом этаже, окнами на улицу, зовут меня Родольф Дюран... Вот и вся моя история.
