Командир Гуляй-Поля - Валерий Дмитриевич Поволяев
Махно, встав коленом на кожаное сиденье, отщелкнул от пулемета использованный диск, поставил новый.
– Что случилось?
Машина виляла из стороны в сторону, ее трясло, под днищем застучал металл – пулей оторвало какую-то железку, шофер отчаянно крутил руль, пытаясь выровнять машину, но это ему не удавалось, ход был потерян, железный скрежет под днищем усилился.
– Что случилось? – вторично прокричал Махно.
– Колесо, – простонал шофер, облизнул потные губы. – Пуля пробила баллон. Колесо надо менять.
Махно выматерился.
– Так давай, меняй быстрее!
– Нас же порубают в капусту, если остановимся.
– Не бойся, не порубают. Отобьемся. Тормози лаптем свой паровоз.
Машину накрыл столб пыли – пыль степная, мелкая, как мука, едкая, горячая, пахнет кисло, муравьями, как ни увертывайся от нее – все равно накроет.
– Тьфу! – отплюнулся Махно.
Запасное колесо – до чистого блеска вытертое тряпкой, хорошо накачанное, – было вставлено в длинную подножку автомобиля и прикручено к лакированному боку гайкой. Шофер поспешно забряцал ключами, откручивая его.
По всадникам били прямо с машины, не вылезая из кузова – металл хоть как-то прикрывал стрелков.
Пахло дымом, горелым металлом, пылью, грязью, потом, маслом – сложный запах этот только подогревал людей, рождал ярость.
Батька оглянулся.
– А ты, Виктор, молодец, стреляешь хорошо!
Когда жить хочется – невольно будешь хорошо стрелять. И так пробовали подступиться к ним конники Шкуро, и этак – ничего из этого не получилось. Шофер поменял колесо с такой быстротой, что, наверное, можно было зафиксировать рекорд мира – буквально через три минуты он втиснулся за круг руля и простонал обессиленно:
– Готово!
Через двадцать минут они уже находились в Гуляй-Поле.
Аршинов-Марин получил в штабе Махно назначение – отныне он был главным редактором газеты «Путь к Свободе». Слово «свобода» в газетном заголовке было написано с большой буквы. И вообще сладкое слово это анархист Аршинов-Марин уважал.
Он расписался в штабе на двух бумажках – с приказом, дескать, ознакомлен, – и пришел к батьке.
– Нестор, в первый номер нужна передовая статья за твоей подписью.
Махно не знал, что такое передовая статья, – впервые в жизни слышал об этом, – но тем не менее пообещал:
– Будет!
– Я помогу тебе ее написать, – сказал Аршинов-Марин, глядя теплыми обволакивающими глазами на Махно.
Батька наклонил голову – показал, что будет благодарен, затем задумчиво помял пальцами подбородок и произнес:
– Надо, чтобы не только одна моя статья была, но и других атаманов. Например, батьки Правды, Маруськи Никифоровой… Слава о Марусе, кстати, идет не только по всей Украине, а и по всей России – туда докатилась. Недавно мне статью из самой Москвы прислали – расписана в ней Маруська, как английская королева…
– Так хорошо?
– Так плохо.
– Маруське на это, конечно, наплевать…
– С высоты самого большого дерева в Гуляй-Поле. А в другой статье разрисовали меня. – Махно горделиво выставил вперед одну ногу. – Камня на камне не оставили.
– Кто автор?
– Троцкий.
– Сам? – Аршинов-Марин неверяще наморщил лоб, в темных теплых глазах его завспыхивали любопытные искорки.
– Сам. Лично!
Аршинов-Марин присвистнул.
– Дожил ты, Нестор, дожил… Троцкий по мелким целям не стреляет – только по крупным. – Аршинов-Марин покачал головой. – Дай хоть взглянуть на статью.
Батька выдвинул ящик стола, – газета лежала сверху, – небрежно извлек ее и швырнул на стол. Крупным заголовком кверху. Газета называлась «В пути».
– Ну-ка, ну-ка, чего тут собрат по иудейскому племени нацарапал?.. В «Путях» этих. – Аршинов-Марин потянулся к газете, покрутил головой, то ли восхищаясь, то ли досадуя, влажная нижняя губа у него оттопырилась. – И статеечку свою назвал вон как хитро – «Махновщина».
– Плохо, что ль?
– Пренебрежительно.
– «Есть советская Великороссия, есть советская Украина, – начал читать Аршинов-Марин, нагнул голову в одну сторону, потом в другую, словно бы присматривался к статье. – Ишь, как Лейбу несет: в одном разе он написал полностью «советская», в другом обошелся сокращением «сов-кая», через дефис… Ну, гусь лапчатый! «А рядом с ними существует одно малоизвестное государство: это – Гуляй-Поле. Там правит штаб некого Махно. Сперва у него был партизанский отряд, потом бригада, затем, кажется, дивизия, а теперь все это перекрашивается чуть ли не в особую “армию”. Против кого же восстают махновские повстанцы?»
Махно усмехнулся, лихо прищелкнул языком.
– Ну и против кого же?
– «Махно и его ближайшие единомышленники почитают себя анархистами и на этом основании “отрицают” государственную власть. Стало быть, они являются врагами советской власти? Очевидно, ибо советская власть есть государственная власть рабочих и трудовых крестьян…» – Аршинов-Марин вздохнул, покачал головой. – Однако лихо чешет языком Лейба!
– Лихо! – эхом отозвался Махно.
– «Что же они признают? – продолжил “политчитку” Аршинов-Марин. – Власть Гуляй-Польских махновских советов, т. е. власть анархического кружка на том месте, где ему удалось временно укрепиться.
Однако же махновской армии нужны патроны, винтовки, пулеметы, оружия, вагоны, паровозы и… деньги. Все это сосредоточено в руках советской власти, вырабатывается и распределяется под ее руководством. Стало быть, махновцам приходится обращаться к той самой власти, которой они не признают». – Аршинов-Марин простудно шмыгнул носом. – Это так же правильно, как то, что табуретки делают из дерева… Только тон уж больно хамский, чересчур нравоучительный.
– Обычный тон Троцкого, – заметил Махно. – Не пойму только, за что он меня так не любит?
– За то, что ты есть Нестор Махно, разве не понятно?
– Непонятно.
– Ты никак не укладываешься в рамки, определенные им для всех существующих в Советах социальных сословий, вот и все. Есть вороны черные, а есть вороны белые. Ты – ворона белая. – Аршинов-Марин вновь поднес к глазам газету. – «В Мариупольском уезде много угля и хлеба. А так как махновцы висят на Мариупольской железной ветке, то они отказываются отпускать уголь и хлеб иначе, как в обмен на разные припасы. Выходит так, что махновские верхи организовали свою собственную мелкую, полуразбойничью власть, которая осмеливается стать поперек дороги советской власти Украины и всей России. Это не продуктообмен, а товарограбеж».
– Нашу власть называет разбойничьей, – запоздало возмутился Махно, поднял указательный палец. – Ишь, как шпарит товарищ Троцкий! Век не отмоешься, норовит в черную краску окунуть с головой.
– На то он и Троцкий. Белые на карикатурах в своих газетах изображают его пауком.
– Мы в своей газете его также изобразим пауком.
– Нет, Нестор, мы придумаем чего-нибудь поинтереснее. Кхе-кхе. – Аршинов-Марин прочистил горло. – «Махновцы кричат: “Долой партийность, долой коммунистов, да здравствуют беспартийные Советы!” Но ведь это же жалкая ложь! Махно и его соратники вовсе не беспартийные. Они все принадлежат к анархическому толку и рассылают циркуляры и письма, скликая анархистов в Г.-П. для организации там своей анархической власти». – Аршинов-Марин встряхнул газету в руке и повторил: – Ге-Пе, Ге-Пе… Что-то пыльное есть в сочетании этих букв, горло забивает. Будто старая мука.
Махно покашлял в кулак.
– Тьфу! Да сам Троцкий – это кусок пыли… И за что же он все-таки меня так ненавидит?
– Я же сказал, за что. Вот, – Аршинов-Марин приподнял газету. – «Контрреволюционеры всех мастей ненавидят коммунистическую партию, – прочитал он едва ли не по слогам. – Какое же чувство питают к коммунистам
