Александр Красницкий - Гроза Византии
— Так стало быть, Изок, ты не хотел бы остаться в Византии?
— Нет, нет! Ни за что! Ни за что! Я умер бы, я задохнулся бы здесь… — А ты, Ирина?
— Я?… Я не знаю… Я всю мою жизнь провела здесь, старый Лука почти что накануне своей смерти рассказал мне, кто я, а до этого я считала себя византийкой…
— Ты скажи ему, сестра, что с тех пор, как ты узнала тайну нашего деда, и твоя душа перестала быть спокойной!
— Да, Изок, ты прав… Много перемен произошло со мной.
— Каких же, Ирина? — вкрадчиво спрашивал Василий. — Я — друг твой и Изока, ты можешь говорить со мной без опасений… Я буду рад, если найду возможность помочь тебе. Не бойся, мое милое дитя, говори откровенно…
— Я стала совсем другою, благородный Василий. Прежде для меня весь мир был в Византии; если мне приходилось выбираться из своего угла и взглядывать на ваши роскошные дворцы, шумный форум, на ваши храмы — все это мне казалось волшебным раем, царством грез, и я не мечтала никогда ни о чем другом, как только о том, чтобы остаться в этом уголке всегда, на всю жизнь.
— А теперь?
— Теперь не то… Я уже не думаю, что Византия — рай. Она великолепна — да, но в моих грезах, в моих снах я вижу совсем другое… Мне грезится покойная величавая река, медленно катящая свои волны среди высоких зеленых берегов, я вижу города, не такие пышные и великолепные, как город Константина, нет, они, эти города, с виду бедны и ничтожны, но, когда во сне я нахожусь в них, я так вот и чувствую, что и Византия, и ее пышность, блеск, ее солнце, ее люди — все это мне чужое, а там, в этих городах — все мое, все родное, близкое, я там своя… И после таких грез так вот, кажется, обернулась бы я птичкой малою, унеслась бы туда на крыльях своих… Да так, пожалуй, есть и на самом деле… Здесь я телом одним только, а душа моя там, на берегах этой реки, на родине моей… О ней я грежу, Василий, ее вижу я в снах моих… Как ты думаешь?
Василий ожидал подобного признания.
«Кровь сказывается, — подумал он, — свое к своему тянет».
Легкий вздох вырвался из его груди.
— Я понимаю тебя, дитя, я понимаю, какие чувства волнуют тебя, — тихо промолвил он.
О, в эти минуты и в его мечтах быстро воскресла знакомая картина. Встали горы родной Македонии, неприступные кручи, снеговые вершины, на которых так хорошо и легко дышится вольной груди, цветущие долины, где живется так привольно и счастливо, где люди не знают ни вражды, ни лжи, ни ненависти…
И все это оставлено, все это забыто, покинуто! Ради чего? Ради призрака власти, ради короны Византии! Что же, разве легко носить ее? Разве истинно счастлив тот, чью голову она украшает? Нет, нет, тысячу раз нет! Эта власть всей своей тяжестью давит человека за то суетное, полное тревог и волнений счастье, которое она дает ему… Как бы хорошо вернуть прошлое! Но — нет! Эта корона так близка, что поворота быть не может, нужно неуклонно идти туда, куда влечет судьба. Обманет она — и, если только голова на плечах останется, всегда не поздно вернуться к прежнему… Но как хорошо и светло это прежнее!
Новый тяжкий вздох вырвался из груди Василия. Он даже не старался подавить его — ведь эти дети — он знал прекрасно — не выдадут его, и при них, хоть на мгновение, можно скинуть давившую его своей тяжестью личину…
— Понимаю тебя, дитя мое, понимаю, — повторил Василий, — но не печальтесь и ты, Ирина, и ты, Изок. Может быть, все будет так, как вы желаете, как мечтаете, но только нужно ждать и ждать… Наша судьба не в наших руках…
17. ОСУЖДЕННЫЕ НА СМЕРТЬ
Труд Фоки был скоро закончен…
Византийский сын Эскулапа тонко знал свое дело…
Нескольких дней было вполне достаточно для того, чтобы приготовлено было средство к отдалению набега славянских варваров…
Как только Фомка закончил свои приготовления, он немедленно вышел из затвора и поспешил послать одного из слуг к Вардасу с уведомлением, что он выполнил его приказ…
Фока еще не знал, что ему готовится…
Он думал, что отвести дары будет поручено купцам, а сам он останется в стороне от всякой непосредственной опасности.
Но он жестоко ошибался…
Вардас принял его очень ласково — так ласково, что Фока, присмотревшийся ко всему за свое долгое пребывание в императорском дворце, сразу же почувствовал, что тут не все ладно…
Правитель затворился с врачом и долго, долго беседовал с ним…
— Итак, Фока, я очень благодарен тебе за труды, — закончил он свою беседу, — ты — верный слуга императора.
— О, мудрейший, я делаю, что могу…
— Я знаю, что ты скромен, очень скромен… Но ты получишь награду… А вот скажи, кому поручить все это?…
— О, кому прикажешь, могущественный.
— Так-так… Я был уверен в таком твоем ответе. Еще раз повторяю, ты — верный слуга отечеству.
— Так как же повелишь, могущественный? Кому я должен передать наставления?
Вардас на мгновенье задумался.
— Поговори об этом с Василием… — вымолвил он, стараясь глядеть куда-то в сторону.
— Но мне хотелось бы услышать приказание от тебя, мудрейший.
— Поговори с Василием, — совсем беззвучно повторил Вардас.
Фока понял все.
— Твоя воля, мудрейший, — проговорил он и с низким поклоном вышел из покоя.
Больной правитель только по уходе его вздохнул облегченно…
Ему стало жаль этого человека… Они долго жили вместе, и не раз Фока оказывал Вардасу очень серьезные услуги. Теперь наместник императора знал, что отправляет его, в случае неудачи, на верную смерть.
Фока, успевший уже примириться с своей участью, перешел к Василию.
Тот встретил его также смущенный и несколько растерянный.
— Ты знаешь, Фока, все? — спросил он. — Вардас уже сказал тебе?
— Вардас сказал, что я должен спросить у тебя…
— Что делать, Фока, нужно отправиться тебе… Никому иному невозможно доверить такого ответственного дела…
— А купцам?…
— Что они! Эти трусы, если не сбегут или не умрут сами от перепугу, легко испортят все дело…
— Стало быть, я должен ехать непременно?
— Да.
Фока на минуту задумался.
— У меня жена-старуха, два сына, внуки… — как бы в раздумье проговорил он.
— Не беспокойся за них! — воскликнул Василий. — Они будут находиться под моей охраной… Но не печалься… Я уверен, что ты возвратишься…
— Не утешай меня, Василий, я столько видел смертей, что не побоюсь той смерти, которая будет ниспослана мне с открытым лицом…
Василий ничего не ответил.
Так прошло несколько мгновений.
Македонянин смотрел куда-то в угол, Фока, опустив глаза к полу, как бы переживал какую-то тяжелую внутреннюю борьбу.
— Прощай, — наконец, глухо вымолвил он.
— Прощай, Фока, — ответил Василий.
