Георг Борн - Изабелла, или Тайны Мадридского двора. Том 1
— Да ведь принц пищит, а не говорит. Такого голоса я еще не встречала ни у одного мужчины! Я отвернулась поскорее, чтобы не расхохотаться ему в лицо! Хоть бы умел извлекать возможную выгоду из этого забавного голоса, но ведь из него надо вытягивать слова — это уже не смешно, это скучно.
Изабелла была права. Голос принца Франциско был так высок, так неестествен для мужчины, что нельзя было слышать его без удивления и выносить его разговор.
В сравнении с дворянами королевской гвардии он играл весьма печальную роль, а потому никто не обвинил бы молодую королеву, что она охотнее разговаривала с ними, чем со своим скучным неаполитанским кузеном.
Прим, Серрано и Олоцага за усердие и храбрость были, по приказанию королевы Изабеллы, назначены командорами, а Топете — контр-адмиралом. Негр же получил из рук королевы драгоценную золотую цепочку с медальоном, в который был вделан ее портрет. Гектор чрезвычайно гордился этим подарком и гордо расхаживал с ним по улицам Мадрида, как будто каждому готовился закричать: «Смотрите-ка, это мне повесила на шею ваша королева!»
С того утра, когда Изабелла приняла четырех спасенных дворян и приветствовала их, не скрывая своей радости, она еще не имела случая поговорить отдельно с Серрано, хотя втайне сильно этого желала. Он часто бывал между гостями или в числе дежурных офицеров за столом Марии Кристины, но она не могла найти удобной минуты, чтобы завязать с ним интимный, откровенный разговор. Ее прекрасные глаза с восторгом следили за стройной фигурой Серрано, а юная головка уносилась в мечтах.
Серрано с изумлением заметил взоры молодой королевы, обращенные на него. Сначала он не знал, чем объяснить их, но потом у него мелькнула мысль, что эти взоры безмолвно говорили ему о тайной, только что зародившейся любви.
Любовь королевы, притом такой молодой и прекрасной, как Изабелла, имеет непонятную, всемогущую прелесть. Франциско Серрано чувствовал это каждый раз, когда видел ее.
До этого времени он не был к ней ближе чем все другие придворные офицеры, и между ними еще не было произнесено ни одного откровенного слова.
Франциско Серрано, и без того ослепленный блеском придворной жизни, совершенно поддался обаянию быть любимым и отличенным молодой прекрасной королевой. Он уже начал мало-помалу забывать, что его клятвы, его любовь принадлежали другому существу. Грациозная фигура Энрики, скорбно протягивавшая к нему руки, все более и более бледнела перед возникавшим образом прекрасной голубоглазой королевы. Иногда Энрика еще являлась ему во сне: она смотрела на него полными слез глазами, показывала ему своего ребенка и манила его к себе, уходя вдаль.
Но он обо всем забывал, как только приходил в покои Изабеллы, как только подмечал задумчивый взгляд королевы, любившей в первый раз.
— Дон Серрано, — сказала она ему однажды, когда приближалось время карнавала, — вы знаете, что в честь нашего кузена будет устроен во дворце маскарад. Вы в числе приглашенных, и мы надеемся увидеть вас.
— На таких больших маскарадах трудно быть замеченным, ваше величество, — отвечал Франциско, — трудно всех рассмотреть и кого-либо найти.
— О нет, можно найти того, кого желаешь видеть! Какой цвет вы любите больше всех, дон Серрано? Извините за мой вопрос и отвечайте скорее! Мой скучный кузен идет к нам!
— Голубой цвет ваших прекрасных глаз кажется мне самым очаровательным! — прошептал Франциско, кланяясь королеве, которая теперь с улыбкой встала навстречу принцу де Ассизи и, поклонившись Серрано, приняла предложенную ей руку унылого кузена.
— Высокая кузина, — сказал возбужденный шампанским и потому более разговорчивый, чем всегда, маленький, тщедушный принц, — через восемь дней состоится прелестное увеселение — маскарад, потому позволю себе предложить вам вопрос, за который прошу извинения: какой цвет более всех нравится моей кузине?
Изабелла улыбнулась забавному случаю.
— Если вы хотите, чтоб я сказала откровенно, принц…
— О, дорогая кузина, умоляю вас!
— То я должна сознаться, что мой любимый цвет зеленый, ярко-зеленый! Неужели вы этого еще не заметили? О, так я должна упрекнуть вас в невнимательности!
— Напротив, я это заметил, ведь диадема у вас с зелеными листьями. Пора бы вам, однако, перестать бранить меня, высокая кузина! В обществе прекрасных дам необходимо научиться обращать внимание на все!
— И все хорошенько запоминать, принц! Благодарю за вашу руку, будьте здоровы и не скучайте до маскарада!
Изабелла раскланялась, чтобы уйти с маркизой де Бевилль в свои комнаты. Принц Франциско поцеловал маленькую, хорошенькую ручку своей улыбавшейся кузины и еще что-то шепнул ей про зеленый цвет.
Когда портьера задвинулась и принц, убежденный, что сегодня он произвел особенно благоприятное впечатление на молодую королеву, возвратился в залу, Изабелла от души расхохоталась.
— Если вы увидите на балу зеленого карлика, маркиза… ха! ха! ха!.. то будьте уверены, что это мой высокочтимый кузен из Неаполя. Зеленый цвет вдруг оказался и его любимым цветом чуть не с колыбели! О, как весело будет на этом маскараде!
По улицам Мадрида волновалась пестрая толпа. Наступил карнавал с разнообразными увеселениями и его праздновали с той необузданной, беспечной веселостью, которая свойственна всем народам юга. На Пуэрто-дель-Соль, как и на Прадо, с утра до вечера делали тысячу глупостей, самых резвых и удальских, в которых принимал участие не только простой народ, но и мадридская аристократия, скрытая под маской. Надевались самые фантастические костюмы и чем они были забавнее, тем больше возбуждали смеха. Тут колдунья разъезжала по улицам на плечах рыцаря, там дон Кихот сидел верхом на палке вместо Россинанта. Султан шествовал с гаремом, состоявшим из переодетых в женское платье мужчин, бородатые лица которых были весьма каррикатурны; далее шли козел и портной, который деревянными ножницами, оклеенными серебряной бумагой, щипал обнаженные руки замаскированных донн, в то время как козел его становился в самые забавные позы и делал неистовые прыжки.
Пестрая толпа и восторженные крики наполняли все улицы и площади. Даже Пласо Педро забыла теперь свое древнее назначение, даже на ней теснился веселящийся народ, хотя менее роскошно одетый, чем на Пуэрто-дель-Соль, вокруг балаганов, где «черный великан», при звуках крайне фальшивой музыки, пожирал маленьких детей, а «доктор Фауст» показывал свои необъяснимые фокусы.
Старый и малый, богатый и бедный, забыв все различия классов, все заботы, полностью отдались веселью.
Мадридцы праздновали карнавал даже в самые тяжелые, самые несчастные свои годины: поэзия этого веселья развлекала народ и заставляла его забывать, хотя бы только на неделю, его позор, его бедствия, деспотизм духовенства, тяготевший над ним, точно роковое проклятие. Он плясал и скрывал свое озабоченное, бледное от голода и изнеможения лицо под толстой румяной маской.
