Елизавета Дворецкая - Червонная Русь
Забела и впрямь бросала испуганные взгляды в сторону строгих византийских ликов с большими печальными глазами, но княжне улыбнулась, кланяясь, и вообще выглядела теперь гораздо веселее, чем днем.
– А девка красивая! – одобрительно продолжала Пожариха. – Уж тут парни вокруг вьются, поглядеть хотят, кого тебе, княжна, прислали, даже шишига этот, прости Господи, боярин Вершина, прибегал. Уж поседеет скоро, сына женить пора, а тоже – покажи ему девку!
Прямислава и Анна Хотовидовна обе засмеялись, живо представив себе, как боярин Вершина, всем известный своей слабостью к женскому полу, рвется в горницы поглядеть на новую красавицу, а Пожариха, маленькая, горбатенькая, но решительная, стоит на пороге, грозно уперев руки в бока, или даже выталкивает его прочь, громыхая связкой ключей. С «беспутными» старая ключница не церемонилась, будь они хоть родовитые бояре, собирающие от имени князя дань с десятков погостов.
– Спасибо тебе, княжна, дай тебе Жива здоровья! – несмело, но искренне поблагодарила Прямиславу сама Забела, когда смех поутих. – Я-то, дура запечная, там на торгу тебе и слова сказать не догадалась, прямо окоченела вся, в толк не могла взять, что со мной делается. Спасибо, что не отпустила меня за море, как его там звать, пропала бы я там совсем. Что хочешь для тебя сделаю, хоть жизнь отдам. Убей меня гром на месте, если хоть в чем обману, хоть чего не исполню! Хоть в воду за тобой пойду!
– Я сама только что из одной беды выбралась, мне грех был бы другому в горе не помочь. Да и как знать…
Прямислава не могла бы поручиться, что ее «беда», которую звали Юрий Ярославич, навсегда от нее отвязалась, но ей приятно было видеть искреннюю преданность в ясных умных глазах Забелы.
Утром Пожариха заново взялась учить девушку, как надо служить княжне: как обувать ее, как подавать умываться, как подносить полотенце, как чесать и заплетать ей косу. После вчерашнего пира у боярина Воинега князь Вячеслав и его дружина проснулись поздно, головы болели, княжий двор пил рассол и квас, а горницы княжны были оживленны и веселы.
Прямислава болтала с Забелой. Та оказалась говорливой, бойкой, забавной девушкой. Ее, конечно, огорчала разлука с родными, но все же остаться в Турове было гораздо лучше, чем уехать за Греческое море. Прямислава обещала осенью, когда Вячеслав Владимирович будет собирать дань, послать с его мечниками весточку на погост Веретенье, и тогда ее родные, может быть, когда-нибудь приедут в Туров и повидаются с ней. Забеле уже нравился Туров, княжий двор, полный новых, любопытных людей и вещей, и жизнь здесь уже казалось ей приятнее, чем на погосте, где она знала не только каждого человека на много верст вокруг, но и каждую лягушку на болоте. Шум и многолюдство ее не пугали, и к необходимости принять крещение она отнеслась гораздо спокойнее, чем многие другие. Про Христову веру на погостах слышали, хотя своих церквей там еще не строилось, а попы наезжали в такую глушь очень редко, но девушка охотно согласилась креститься, чтобы стать совсем горожанкой. Прямислава послала за отцом Минеем, духовником князя Вячеслава, чтобы поручить ему это дело, но поскольку вчера он сопровождал Вячеслава Владимировича на пир, то и теперь не очень-то был готов исполнять свои обязанности.
Никто их не тревожил, и девушки, заболтавшись, так и сидели перед окном: Прямислава с недочесанной косой слушала, а Забела бойко рассказывала, стоя посреди горницы с гребнем в руке.
– Может, и нашим в Веретенье окреститься бы? Может, дела бы лучше пошли! – говорила Забела. – А то ведь как сглазил кто: корова одна сдохла, другую в лесу волки задрали, да дед топором себе по руке рубанул – помер, кровь испортилась. Потом вымокло наше поле, ну, тогда отец у Радовида и взял гривну. Никто ему не хотел давать, не верили, что вернет, а купец дал, он богатый, что ему гривна, даже если бы и не вернул! Да у него в лавке такой товар, я такого и не видела никогда, все наше Веретенье купить можно, и еще Елогу и Рожкову Плешь в придачу. Я, говорит, не из корысти долг требую, а для порядка! Ему бы такой порядок!
– Ничего, глядишь, разорится, его самого на том же торгу за долги продадут со всеми домашними! – заметила Анна Хотовидовна. – Все под Богом ходим!
– Ну, он отцу дал, да рост назначил треть в год, а у нас изба сгорела! Еле-еле сами выскочили, а свинья так и сгорела! Хорошая свинья была, в самый раз колоть! Меня сватать приезжали из Плеши, а как узнали, что приданое все пропало, так и назад! Ивку, Лаготину дочку, взяли туда, ну, вредина! – Забела погрозила кулаком куда-то в пространство, видимо все еще сердясь на соседку, перехватившую ее жениха.
– Тебе парень-то нравился? – улыбаясь, спросила Анна Хотовидовна.
– Да кому же его глазки-то поросячьи понравятся? – Забела усмехнулась. – А жили они хорошо, скотины всякой у них пропасть! Ни разу долгу за ними не оставалось.
– Ну, мы тебе тут другого жениха подберем, еще лучше! – утешила боярыня. – Мало ли тут парней во дворе!
– Я с княжной ни за что не расстанусь! – Забела решительно тряхнула головой. – Куда она, а я при ней, хоть в омут! Выйдет она замуж, и я там же где-нибудь, иначе никак!
– Да я, считай, еще замужем! – Прямислава вздохнула. – Разведут ли еще нас, не знаю! Все-таки кого Бог соединил, тех человек да не разлучит!
– А что он, злой был муж? – с любопытством спросила Забела. – Дрался?
– Драться не дрался, я его не видела почти никогда. А вот…
Прямислава запнулась: ей было неловко говорить о блудодействе мужа.
– Холопок любил, а к жене и по праздникам недосуг было зайти! – пояснила Зорчиха.
– Холопок? И все подарки, значит, им, и детей их любил? Обещал все им оставить? – с пониманием спросила Забела. В ее глазах любвеобилие князя Юрия его не порочило, но вот предпочтение, отдаваемое холопкам перед знатной женой, конечно, было оскорблением.
Лестница заскрипела под чьими-то шагами, Пожариха, сидевшая возле двери, повернулась:
– Никак отца Минея отыскали! Несет свою головушку больную!
– Да сам, поди, с похмелья «Отче наш» не помнит, где ему теперь других учить! – усмехнулась Анна Хотовидовна.
– И то хорошо: придираться не будет! – посмеиваясь, добавила Зорчиха. – Он сейчас за ковшик рассола любой грех отпустит!
Дверь распахнулась, но как-то слишком резко и уверенно для рук страдающего похмельем отца Минея. Да и по внешности гость, стремительно ворвавшийся в горницу, был отнюдь не монах. Женщины ахнули от неожиданности при виде мужчины, влетевшего к ним, точно райская птица, – на нем была красивая шелковая рубаха с расшитым оплечьем, на плечах красный плащ, на пальцах несколько дорогих перстней с красными и синими камнями, и даже голенища зеленых сафьяновых сапог были расшиты золотой нитью. На вид ему было лет сорок; его лицо с черными густыми бровями, блестящими голубыми глазами и красивой русой бородкой показалось Прямиславе смутно знакомым, но в первый миг она просто удивилась – как может мужчина, незнакомый и незваный, так смело врываться в женские горницы? Может, искал Вячеслава Владимировича, да промахнулся?
