Геннадий Ананьев - Князь Воротынский
А царь подливает масла в огонь:
– Поведай, слуга мой верный, как послов Магмет-Гирея, разбойника, вокруг пальца обвел?
– Заслуга моя не велика, – начал окольничий. – Мне весть дал через посланца неведомый мне нойон, верный человек, как посланец сказывал, князя Воротынского. Два важных слова в той вести… Дашкович нудит Магмет-Гирея дать для разора город, оттого как мало поживились казаки, к Угре в основном направленные. Но штурма не предлагал, хитростью, дескать, намерен ворота отворить. А Дашкович – атаман, всем известный своим коварством. Когда мы с Крымом союзничали, он что умудрил: литовскую рать в татарские одежды обрядил, чтобы, значит, мы мечи на Крым подняли за то, что, якобы, не держат татары слова. Вот я – и ушки на макушку. Не обвел бы вокруг пальца атаман-хитрюга. Еще одно слово нойона важное: спешит хан домой, Астрахань на него готовит поход. Долго никак у города не задержится. Потому и начал я волынить, время затягивать.
– Великое дело тобой совершено: своего государя и Русь отчину его, от позора спас. Нет у Магметки шертной грамоты! Нет! Никакие мы ему не данники! – сделав малую паузу, продолжил: – Род ваш давно и с великой пользой служит отечеству. Родитель твой, воевода Нижнего Новгорода, при моем еще родителе спас город от татарского разорения. Много других малых подвигов он совершил. Ты, окольничий, славен тем, что по отцовой стежке шаг держишь. И вот мое решение: быть тебе с сего дня боярином. Я так повелел, а дума присудила.
Горлатные шапки закивали в знак согласия, хотя не все, особенно из третьерядных, тоже недавно выбившихся в боярство, были довольны решением Василия Ивановича. Новый боярин непременно потеснит кого-либо из них. Не тягаться же новому боярину с князьями ярославскими, суздальскими, ростовскими. Не по зубам ему Вельские, Мстиславские, Патрикеевы и Куракины; и второй ряд не доступен новику: Микулинские, Курбские, Воротынские, Одоевские и Вельские (ветвь Черниговская) да Пронские – все они князья родовитые, не чета боярам московским, получившим чин за верную службу великим князьям. Вот в их ряды и влился конкурент, и это не могло радовать. Кивала, однако же, знать московская усердней князей родовитых.
Тем временем лицо Василия Ивановича посуровело. Да и тон изменился, когда он вновь заговорил.
– Теперь, бояре думные, суд стану чинить: отчего татар до Москвы допустили без сечи?! Отчего полками, на Оке стоявшими, не заступили путь ворогу?! Ваше слово, бояре.
Как и заведено, перворядным слово – ярославским да суздальским. Они, естественно, в обиде на царя, что главным воеводою речных полков поставлен был юнец Вельский. Хоть и племянник он царев, но покатили на него бочки без опаски: нерасторопен, неопытен в ратных делах. А затем князь Щенятев яснее ясного сказал:
– Князь Иван Воротынский, прискакавши из вотчины своей порубежной, тебе, государь, совет давал, куда полки рядить, ты не послушал воеводу башковитого, а князю Вельскому доверился. Ничего не велел ему менять.
Князь Воротынский доволен. Щенятевы не дружны с ними, Воротынскими, а гляди ж ты, режут правду-матку. Низкий поклон им за это. И не подумал, сколь роковы для него слова князя Щенятева. Он особенно проявлял недовольство волей царя жениться на Елене Глинской, ибо предвидел возвышение князя-предателя Михаила Глинского, инородца.
Василий Иванович знал позицию князя-боярина Щенятева, оттого и подумал гневно: «Ишь ты, с Воротынским в одну дуду дуть хотят!» Вспомнил он откровение Ивана Воротынского в бане перед походом. Тот тоже не в лоб, конечно, но против супружества с Еленой говорил. «В одну дуду! Не выйдет! Не дам!» Оковать князя Ивана, обвинив его во всем, вспыхнула услужливая мысль, но Василий Иванович отмахнулся от нее. До поры, как оказалось, до времени. Когда бояре наговорились досыта и почти каждый сожалел, что зря не послушали князя Воротынского, винили князя Дмитрия Вельского, что расторопности и ратной мудрости не проявил и что совершенно неоправданно двинул полки к Одоеву, Белеву и Воротынску, оттого не смог встать на пути Магмета-разбойника, царь спросил Вельского:
– Что скажешь, главный воевода?!
Вельский был краток:
– Как не послать полки в верховье, если гонцы из Воротынска прискакали с известием, что вся татарская рать в верховье?!
Ловко передернул факт. Из молодых, да ранний… Дальше у него еще ловчее вышло.
– А из Коломны я не велел трогаться. На поле, ясное дело, выйти цареву полку и дружине Воротынского непосильно было, а крепость отстоять вполне они могли. Имея такую рать за спиной, Магмет-Гирей не вел бы себя так нагло. Князь Андрей не послушал меня.
– Отчего самовольство?! – вопросил грозно царь брата своего. – Иль ты главным воеводой назначен был?!
– На защиту Москвы вышли, посчитав, что татары не пойдут через Коломну. Гонец к князю Воротынскому прискакал с доносом, что татары у его вотчинного града стоят и все верхнеочье заполонили. Когда же гонец из Коломны догнал нас и сообщил, что татарские тумены переправляются через Москву-реку, уже к Северке подступили передовые их разъезды, я хотел воротиться, только князь Иван отсоветовал. При гонце наш разговор шел, – помолчал немного, чтобы царь и бояре осмыслили последние его слова, что при свидетеле, значит, упрямился князь Воротынский, продолжил: – Князь Иван иное предложил: встать с царевым полком и его дружиной в поле, тумены татарские ожидаючи. Только я рассудил так: поляжет не за понюх табака твой, государь, полк, а дружину князь Иван с собой привел лишь малую. Большая его удел оберегала.
Вот это – удар. Куда ниже пояса. Теперь у Василия Ивановича оказались руки развязанными. Никто не осудит его решения. Во всяком случае – гласно. Сказал свое последнее слово:
– На казенный двор князя Воротынского. Оковать!
Подобные приказы исполняются без особой охоты, но моментально, чтобы не навлечь на себя опалу. И известие о подобном факте тоже разносилось мгновенно. Еще не успели князя Ивана Воротынского вывести из Золотой палаты, а дружинники, приехавшие с ним в Кремль и теперь ожидавшие, как и слуги других бояр, своего господина, узнали о постигшем их несчастье.
Сидор Шика бросил своим товарищам: «Побегу, гляну!» – и заспешил к Золотой палате. Дружинники и возничие других бояр окружили людей князя Воротынского, сочувственно расспрашивая их, не ведома ли им причина опалы, но те, обескураженные неожиданной вестью, ничего путного сказать не могли.
Вернулся Шика. Сообщил взволнованно:
– Увели! Сам видел. Я скачу к Никифору. Вы тоже уносите ноги, повременив чуток.
Сидор Шика взял в намет с места и, нахлестывая рвущегося из-под седока коня, вылетел из кремлевских ворот и, пугая редких уличных зевак, поскакал к княжескому дворцу. У ворот, осадив взмыленного коня, крикнул нетерпеливо:
