Элль Ньюмарк - Книга нечестивых дел
Когда старая монахиня отвернулась, я сказал:
— Про суп я просто пошутил. — Я не собирался вдаваться в долгие объяснения, каким образом старший повар управляет людьми при помощи еды. — Над тобой я никогда бы не стал смеяться.
— М-м-м… — Франческа помолчала и продолжила: — Ты странный, знаешь об этом?
— Ну, я…
— Ничего. — Она отдала мне пергамент. — Мне нравятся странности. — Оглянулась на старую монахиню и добавила: — Мать-игуменья говорит, будто я тоже странная, но это потому, что я не хочу быть такой, как она. — Девушка сделала жест в сторону пышущей здоровьем настоятельницы, которая продолжала спорить с вконец замученным торговцем оливками. — Она знает, как выторговать самые лучшие цены, и велит мне слушать и учиться. Но какое мне дело до цен на оливки, когда вокруг столько интересного? Взгляни на этот великолепный город. Ты бродишь по нему в одиночку?
— Да.
— Как интересно!
Я решил не упоминать, что рыться в отбросах в поисках пропитания и спать у чьих-то дверей не слишком занимательно.
— Ты счастливый. — Франческа обвела рынок рукой, и ее лицо оживилось. — Посмотри на тот красный тюрбан! Ты когда-нибудь видел такой насыщенный цвет? А вон чернокожий с синими бусами на шее. Разве не красиво? Настоятельница говорит, что он из места, которое называется «Африка». Одно название чего стоит — А-фри-ка. — Она закрыла глаза, и ее похожие на слезинки ноздри затрепетали. Чувствуешь? Это запах жизни. От него мне хочется кричать и петь. Если бы я была мальчишкой, то нанялась бы на корабль и объездила весь мир.
Я решил, что никогда не встречал человека, менее подходившего на роль монахини.
— А как ты попала в монастырь?
Франческа откинула вуаль, словно копну пышных волос, и я, ощутив в этом жесте холодность, испугался, что обидел ее.
— А ты на кухню?
— Извини, — проговорил я. — Мне просто интересно…
— Мы принимаем то, что нам дается. — Ее рука теребила шнур на талии. — Родители давно умерли. Знаешь, как это бывает: либо в монахини, либо в куртизанки. Но хорошей куртизанке требуется покровитель. Я не знала никого, кто мог бы меня наставлять, а девушке одной на улице плохо. В монастыре я по крайней мере могу подцепить епископа, а может, даже кардинала. Эй, что с тобой? Ну-ка закрой рот!
В этот момент голос матери-настоятельницы взмыл на самые пронзительные высоты, и я был доволен полученной передышкой. Франческа до странности небрежно рассуждала о том, что могла бы стать куртизанкой. Или только хотела показаться умудренной жизненным опытом? Несомненно, моя любимая, с ее непорочным лицом, имела достаточно здравомыслия, чтобы отказаться от проституции. А как же иначе?
Дородная монахиня тем временем кричала во весь голос:
— Как ты смеешь обворовывать женщину духовного звания?
Уставший от ее воплей торговец оливками предложил:
— Послушайте, сестра, шли бы вы куда-нибудь еще. Возможно, другой продавец отнесется к вам с большим почтением.
К тому времени, когда мать-настоятельница заговорила более вежливым тоном, я собрался с духом и сумел ответить:
— Ты сделала правильный выбор.
Франческа пожала плечами.
— Поживем — увидим.
Я не сомневался, что она нарочно преувеличивала свою беззаботность, и осторожно спросил:
— А если бы ты встретила мужчину, который бы не потребовал приданого? Ты бы ушла из монастыря и вышла за него замуж?
— Что это за мужчина, которому не нужно приданого? Я не желаю торговать рыбой, — рассмеялась она. — Ты в самом деле очень странный. Для кого ты покупаешь продукты? Ты ученик?
— Ученик? Тоже мне, скажешь! — Это был день преувеличений, поэтому я выгнул грудь и заявил: — Я овощной повар на кухне дожа. — Теперь, когда моя вера в синьора Ферреро была восстановлена, я решил, что это не ложь, а правда, только сказанная чуть раньше времени.
— Недурная работа.
— Отличная. Я собираюсь стать старшим поваром. — Приободренный своим самовозвышением, я потянулся к ней мизинцем, пока не коснулся ее руки. Франческа обвила мой палец своим, и по руке, а затем и по всему телу прокатилась восхитительная жаркая волна. Я стоял рядом с девушкой, сцепившись с ней мизинцами, и чувствовал, что парализован любовью. Желая насладиться видом наших соединенных пальцев, я опустил глаза и заметил высовывающуюся из-под рукава кружевную рябь.
— Разве монахини прячут кружевные платочки в рукавах?
— Ах это… — Она достала платок и подняла, чтобы я мог им полюбоваться. — Сама сделала! — Солнце заструилось сквозь ажурную ткань, и налицо Франчески упала сквозная тень. — Люблю плести кружева — есть чем заняться в келье, — а еще мне нравятся красивые вещи. — Она посмотрела на прозрачную материю и мечтательно улыбнулась. — Научилась этой технике у бельгийки — сестры Нинетт. Она умерла в прошлом году, но оставила мне свои коклюшки, а монастырь приобрел тонкие шелковые нити, потому что за мои композиции можно получать у богатых дам хорошие деньги. В прошлом месяце я закончила мантилью для испанской придворной. — Франческа развернула платок. — Мой последний рисунок. Видишь? Стрекозы.
Я вгляделся и различил контуры тонкого крыла с паутинкой прожилок.
— Красиво.
— Спасибо. — Она еще немного полюбовалась своим платком и снова заткнула его за рукав. — С ума схожу без рукоделия.
Мать-настоятельница скрепила сделку презрительным вздохом, и пока торговец заворачивал ее соленые покупки, обернулась. Я был опьянен прикосновением Франчески, воодушевлен дружелюбием, а от ее аромата кружилась голова.
— Мерзкий мальчишка! — Крик старой монахини резанул но ушам. Мать-настоятельница бросилась на меня как мегера — полное лицо пылало, четки гремели, ряса развевалась. — Как ты смел дотронуться до нее? — Она увесистой рукой оттолкнула меня с дороги, схватила оливки и потащила за собой Франческу, приговаривая: — Не скоро теперь я возьму тебя на рынок!
А моя любимая обернулась и подмигнула мне.
Персики я покупал словно в забытьи. Мир казался золотистым, как закат, и благоухал райскими ароматами. Я едва отличал один персик от другого, но заставил себя сосредоточиться и выбрал хорошие плоды. Теперь, когда Франческа думала, будто я овощной повар, нельзя допустить ошибку, которая бы отсрочила мое продвижение. Я шел по Риальто как очарованный, и меня не трогало царившее там буйство красок и звуков. Я точно заключил себя в магический кокон своих восторженных чувств. Ничто не могло проникнуть туда, пока я не оказался во дворе кухни.
Марко, как и обещал, уже ждал меня там — прислонился к стене, нагло сложив на груди руки. Я поставил персики и, вынув из кармана грязный, перемазанный пергамент, поднес к его лицу.
