Коре Холт - Конунг. Изгои
Сигурд, Вильяльм, Гудлауг, Йон — второй разговор о разделении дружины на малую и большую.
Возможность купить оружие у кузнецов Упплёнда.
Братья из Фрёйланда — короткое сообщение об устройстве сигнальных костров.
После того: Встреча с бондом из Сельбу, он смастерил шашки и хочет подарить их конунгу.
После того: Встреча с жителем Тьотты, который хочет подарить конунгу удила.
После того: Конунг отдыхает.
Vespera [11]:
Конунг присутствует на службе вместе с самыми знатными и дружелюбно настроенными горожанами. Дружеские разговоры на площади перед церковью после службы.
Конунг возвращается в усадьбу.
Ужинает вместе с несколькими гостями. Среди них Симон. Конунг привествует его так, словно между ними ничего не было. Беседа — о дальнейшем строительстве церкви Христа.
После того: Ближайшие люди конунга беседуют в усадьбе о пленных, следует ли давать им пощаду. Беседа длится до седьмой службы.
Completorium [12]:
Конунг не присутствует на этой службе.
Сигурд рассказывает последние новости из Упплёнда и Вика.
Конунг остается один перед тем, как лечь спать.
Спит, если возможно, без посторонних.
Однажды вечером шел дождь, погромыхивал гром, над города низко нависли тучи. Мы со Сверриром сидели в конунговой усадьбе, перед нами лежали дощечки с моими набросками обращения конунга к народу. Эту речь он должен был произнести на Эйратинге. По Нидаросу пошел слух, будто конунг продал душу дьяволу. Мы спорили, нужно или нет ему в своей речи говорить о том, что он знает об этих слухах. Я был против.
— Ты только привлечешь к этому внимание, и обязательно найдется кто-нибудь, кто этому поверит.
— Кто-то всегда чему-то верит, — возразил он. — Но трусливые станут еще больше бояться конунга, а умные проникнутся к нему уважением, если он осмелится сказать то, о чем большинство не осмеливается говорить.
Я был не согласен и спорил с ним. Времени почти не оставалось, речь должна была быть готова через две ночи. Потом ее следовало переписать начисто, и Сверрир должен был выучить ее наизусть. Он считал, что ему следует поупражняться прежде, чем он выступит с такой важной речью. Для этого из усадьбы нужно будет удалить всех обитателей, чтобы никто не узнал об этих упражнениях, — Эта речь должна звучать так, словно она только что вылилась из сердца, — сказал он. — Иногда ведь так и бывает. Но в этом случае было бы глупо не взвесить заранее каждое слово. Воин должен проверить остроту меча до того, как он ринется в сражение.
В дверь постучали.
— Есть много причин, по которым не стоит упоминать, что люди думают, будто ты продал душу дьяволу, — сказал я.
— Есть много причин, по которым следует упомянуть, что я знаю, о чем говорят люди, — возразил он.
— Ну так и скажи, черт бы тебя побрал!
— Мы должны все взвесить.
— И что же, по-твоему, перевесит? — спросил я.
— Я предпочитаю сказать об этом.
— Конунг всегда прав, — заметил я. — Даже когда не прав.
В дверь постучали.
***Да, в дверь опять постучали, и я с досадой встал, чтобы открыть ее. Стражи у двери лишь в особых случаях разрешали кому-нибудь тревожить нас. За дверью стоял человек, с него бежала вода, сперва мы его не узнали. Потом оба вскрикнули от удивления: это был Свиной Стефан.
Да, Свиной Стефан, тот самый, который был кормчим на корабле, который привез нас с Фарерских островов в Норвегию. Мы ничего не знали о его судьбе с тех пор, как захватили Нидарос. Теперь он стоял перед нами.
Мы втащили его в покой, сдернули с него плащ так, что отлетели все пряжки, посадили на табурет, снова подняли и бросились наливать вино. Сверрир расплескал вино, когда пил из рога. Стефан выглядел усталым, но был рад встрече с нами и его мужественное, обычно мрачное лицо сияло.
Он рассказал, что последние дни перед нашим нападением на Каупанг люди Эрлинга Кривого ходили из дома в дом и искали, всех, кто мог оказаться их противником. Свиной Стефан и еще несколько человек выбрались тайком из города и спрятались в усадьбе Дигрин.
— Дигрин! Значит, ты приехал туда сразу после того, как мы оттуда ушли!
Мы опять стали обниматься от радости, выпили, наконец Стефан глянул в сторону:
— Аудун…
— Я знаю, — коротко сказал я.
— Из Торсхёвна пришел корабль, люди, приплывшие на нем, говорили, что твоя добрая матушка фру Раннвейг умерла легкой смертью.
— Я знаю, что она умерла, — сказал я. — Я видел, как Дева Мария несла ее в своих объятиях, когда молился в капелле Марии.
Сверрир крикнул служанкам, чтобы нам принесли поесть, и на столе тут же появилась всякая снедь. Стефан спросил, примут ли его в войско конунга Сверрира, и Сверрир с радостью уверил его в этом:
— Не много я знал людей, Стефан, которые были бы храбрее тебя, — сказал он. — И умнее тоже.
— Не ждал я, что увижу тебя конунгом, — сказал Стефан.
— Это оказалось неожиданным не только для тебя, — усмехнулся Сверрир.
— Там стоит еще один человек, — сказал Стефан.
— Кто же это? — поинтересовался конунг.
— Ты не обрадуешься, увидев его, но все же, я думаю, твоя доброта к нему перевесит твою к нему неприязнь.
— Тогда я знаю, о ком ты говоришь. — Конунг поглядел в сторону, по-моему, его трясло.
— Раньше его считали твоим отцом, — сказал Стефан.
— Приведи его сюда! — Сверрир отошел к стене и прислонился к ней спиной.
***Ты помнишь, йомфру Кристин, что Унаса в Норвегию с Фарерских островов привез сборщик дани Карл. Теперь мы узнали, что в Бьёргюне Унас бежал от людей ярла и здесь, в Нидаросе, встретил земляка из Киркьюбё — Свиного Стефана. Они вместе отправились в конунгову усадьбу, чтобы повидаться со Сверриром, но трезвым Унас боялся встретиться с сыном.
Сын — не сын, отец — не отец, я украдкой наблюдал за ними. Один — молодой, невысокий, крепко сбитый, с некрасивым, но сильным лицом, пронзительным взглядом, учтивый и приветливый. Другой — похожий на кошку, вытащенную из реки. Когда-то Унас был такого же роста, как Сверрир, теперь съежился, сгорбился, поседел, у него дрожали руки, он вообще сильно постарел за то время, что мы не виделись. Что было известно о конунге Сверрире и его происхождении, что я знал о его матери, фру Гуннхильд, что содержалось в ее рассказе, божья истина или дьявольская ложь?
Но я знал, как мне поступить.
Я подошел к Сверриру и тихо спросил;
— Думаю, государь, мне следует взять эти дощечки и подумать ночью над твоей речью?
Он взглянул на меня с благодарностью, потом сказал, чтобы я оставил дощечки и подождал снаружи, пока он не позовет меня.
