Константин Сергиенко - Тетрадь в сафьяновом переплете
— Дайте ему английской соли, — распорядилась госпожа Черногорская. — Что же, граф, отложенный выстрел?
Граф Петр Иванович молчал, опустив пистолет.
Дальнейшее заняло не более получаса. Злодейскую свиту Струнского приказано было отпустить, а новосветовцам спешно погружаться на корабли. Этот бывалый люд ко всему был привычен, странствия он любил. Неожиданный поворот событий вызвал даже радостное оживление. Собирались споро и весело.
Что касается Струнского, то он довольно быстро пришел в себя. Помутившимся взором он провожал людей, садившихся в шлюпки. Одна из них предназначалась для госпожи Черногорской.
— Что ж, Петр Иванович, — произнесла она, — видно, не судьба.
— Настя! — воскликнул он.
— Я могла бы вам с Митей предоставить каюту, да ведь не решила еще, куда направимся. Но вот господина Струнского я покуда заберу с собой, чтоб не сделал глупостей. Вставайте, сударь, возьмите меня под руку да проводите к шлюпке. Пусть ваши люди наверху увидят, что вы в добром здравии.
— Благодетель, а я-то куда? — воскликнул Курячин.
— Гуляй, Мафусаил! — в отчаянье произнес Струнский. — Эта чертовка обвела меня вокруг пальца!
Вереницей проходили новосветовцы, унося с собой самое необходимое.
— Эх! — сказал казак, глядя на гору, где у пушек мельтешили фигуры. — Коня б моего степного да в сабли!
— Опять, значит, в бега, — говорил другой, — дело привычное, ладное. От кого бы не бегать, лучше уж бегать, чем на лежанке лежать.
— Матушка-государыня, а как же гранит, что вчера нарубили?
— Дура, что с глупостями пристаешь, до тебя ли ей?
Потрескивали кое-где последние заряды фейерверка. Под низким небом веял холодный ветер, вздымались волны. Шлюпки, переваливаясь с боку на бок, уходили к яхте и пакетботу.
— Бал не удался, — сказала госпожа Черногорская, — но все же позвольте поздравить вас с днем именин, сударь.
— Благодарю, — пробормотал Струнский, — где вы меня высадите?
— В ближайшем удобном месте. Не беспокойтесь, вы в безопасности.
— А я и не беспокоюсь, — напыщенно сказал Струнский, — вы не осмелитесь причинить вред любимцу государыни!
Госпожа Черногорская засмеялась. У самой шлюпки Струнский вдруг встал в позу и, протянув к морю руку, вскричал:
О ты, котора все ЕвропЗатмила доблести и славы!..
— Пожалуйте в лодку, — оборвала его госпожа Черногорская.
Струнскому помогли переправиться в шлюпку. Мы остались одни, только Станко да еще несколько человек сновали по берегу.
— Что ж, прощайте, Петр Иванович, — сказала госпожа Черногорская, — даст бог, свидимся.
— Прощайте, — пробормотал Осоргин, — но свидимся ли? Право, нехорошее у меня предчувствие…
Она пожала плечами и повернулась ко мне:
— И ты оставайся счастлив, Митя. Уж я и не спрашиваю, хочешь ли ехать со мной.
Нет слов, мне хотелось. Но разве я мог так поступить в присутствии графа, который был ко мне добр и ласков? И госпожа Черногорская это поняла.
— Я извещу тебя, Митя, — сказала она. — Даст бог, ты поедешь в ученье, в Европе я тебе помогу.
Усиливался шум волны. Она тяжело набегала на берег, выбрасывая пену, и катилась обратно. Госпожа Черногорская была уже в шлюпке. Развевалось ее платье, трепетали поля шляпы, она придерживала ее рукой. Шлюпка пошла. На фоне зловещих туч и свинцового моря, в гудении ветра и веерах брызг белая стройная фигура выглядела особенно беззащитно. Она взмахнула рукой.
— Настя! — из груди Осоргина вырвался всхлип.
Сердце мое сжалось. Могли ли мы знать, что больше ее никогда не увидим? Она внезапно явилась и столь же внезапно исчезла, оставив в душе пронзительное сожаление, что эта встреча была так коротка.
Шумело холодное Черное море, сегодня оно было и впрямь черным, визгливо вскрикивали чайки, и даль все больше затягивалась мглой, обещая сильную бурю.
Прощай, Настя!
Письмо
Так закончилось это необыкновенное путешествие. К моим запискам стоит прибавить письмо, которое граф Петр Иванович получил от своего отца уже в Киеве.
«Любезный сынок,
на письмо твое отвечаю сразу и уж не знаю, успеет ли оно тебе помочь. Сын мой любезный, должен я тебе повиниться, а не повинившись, ничего разобъяснить не могу. Настенька, повстречавшаяся тебе в дороге, есть твоя ближняя родня, о чем она не ведает, но теперь прознаешь ты.
Все верно она сказывала о Кукушкином доме, и что хоронилась там, и что жила потом в Михалкове. Сын мой любезный, не знаю, как то и вымолвить, но Настенька та не есть государева дочь, она сводная сестра твоя, которую я по глупости и на старую голову прижил с девицей из дворни моей в Дуплянке.
Да хоть и не по глупости, а по любви. Девицу, коей имени не называю, я истинно полюбил. А потому не называю, что в живых ее нет, она умерла тотчас после родов, и плакал я неутешно долгие дни, да и сейчас вспоминаю с тоской сердечной.
Сын мой, и вправду сошлось, что в те же дни Елизавета, сестра княгини Екатерины Романовны, разрешалась от бремени, неся то бремя от покойного государя. И те роды оказались несчастливы, младенец вышел неживой. Слухом, однако, земля полна. Многие знали, что Елизавета ожидает дитя, и не поверили, что дитя это скончалось.
Так и вышло, что розыск привел к моей Настеньке, которая, ничего не ведая, перебирала маленькими ножками и ходила по ягоду. О первом наезде злодеев мне тотчас рассказали. Я стал узнавать и дознался, что происходит то по указке важных лиц, а в роли похитителя подвизается один нехороший человек, имени которого говорить не стану. Можешь представить, что было бы с Настенькой, если б затея разбойников удалась?
Был у меня в то время один знакомец черногорского происхождения, состоявший на русской службе. Он взялся боронить Настю и наказать злодеев. Дело свое он сделал, злодеев подстерег и отбил у них Настю. Княгиня Екатерина Романовна взяла дитятку в свое именье. Совершалось то в полной тайне, и об новом Настенькином месте никто не знал. А уж девчушка была загляденье! Ты пишешь, что и сейчас хороша, и то радует мое старое сердце, поскольку, как отъехала за границу, так я ее и не видел.
Печальней всего, что хвост молвы от нее не отстал, а только разрастался. Из дочки моей, скромницы, превратили ее в лицо, опасное для власть предержащих. Как то больно, нелепо и несправедливо.
Сын мой, ежели будет случай, скажи Настеньке все как есть, и поцелуйтесь как брат с сестрой. Я и во весь голос могу заявить, признать вину. Нечего ей пребывать в сомнительном состоянии, неугодном российской короне. За что такая судьба?
