Мика Валтари - Золотое кольцо всадника
Про себя я подумал, что шум музыки лишь беспокоил животных и отвлекал толпу зрителей во время некоторых кульминационных моментов представления. Но это было только мое личное мнение, и я, разумеется, не стал выражать его вслух. Я посчитал себя не вправе судить о посредственных результатах его усилий, тогда как мои собственные получились столь успешными.
Несмотря на этот разговор, я был подавлен и совершенно лишился аппетита. Как только я оказался в одиночестве, вдалеке от завистливых взглядов, я принес жертву богам в память моего отца и выпил два кубка вина. Затем я отправил раба на поиски места казни отца и Туллии и велел ему выяснить, где их тела. Но, как я и ожидал, он ничего не нашел.
Я вынужден был ограничиться тем, что на следующее утро предал огню останки Юкунда и Барба на наскоро приготовленном погребальном костре. Я решил, что Барб, столь долго и верно служивший нам, достоин такого же погребального костра, как и мой сын. Когда я залил вином последние языки пламени, я своими руками собрал пепел и сложил его в урну. Позже я поместил эту урну в мавзолеи в мере, возведенный мною на участке, когда-то купленном моим отцом. По отцовской линии Юкунд принадлежал к старинному этрусскому роду, а его мать, Лугунда, происходила из знатной британской семьи. Что до Барба, то он был предан мне и моему сыну до самого смертного часа, а такая верность, конечно же, свидетельствует о некотором благородстве натуры. Бронзовый этрусский петушок на крышке их урн сулит им своим криком вечную жизнь, и ты, Юлий, увидишь этот склеп собственными глазами, когда отправишься однажды в Цере с останками твоего несчастного, запутавшегося и недостойного отца.
Чтобы не обидеть Нерона своим внезапным уходом, мне пришлось принять участие в праздничной трапезе. Я с радостью признаю, что императору весьма удались небольшие представления, устроенные в освещенных местах парка, — красивые танцы, сценки с Аполлоном и Дафной[41] и с сатирами, преследующими среди кустарника убегающих он них нимф, а также многое другое, что развлекло гостей и придало их лицам похотливое выражение. К счастью, женщин вокруг хватало, как и мяса, которого было в избытке благодаря моим быкам; фонтаны же наполняли бассейны вином, не смешанным с водой.
Поскольку поджигатели уже понесли заслуженное ими наказание, знатные римлянки совместно со жрицами всех коллегий, приготовили таинственную пищу примирения. Близился самый торжественный момент праздника. Из храмов уже доставили два священных белокаменных конуса.
Теперь они стояли на двойных подушках внутри шатра в окружении многочисленных огней. Женщины украшали обелиски гирляндами и предлагали им традиционную священную пищу.
Я наблюдал за происходящим с огромным любопытством, помня, что римляне унаследовали это таинство от этрусков, и с большим желанием присоединился к божественному смеху сенаторов и всадников. Народу смеяться не разрешалось. Затем передний откидной полог шатра опустили, закрыв вход. Спустя совсем немного времени огни, просвечивавшие сквозь полотно шатра, внезапно погасли без всякого постороннего участия. Присутствующие облегченным вздохом приветствовали успех церемонии, которая была проведена в соответствии с древней традицией.
Пока каменные конусообразные обелиски, или боги, коих они изображали, оставались после вкушения священной пищи в темном шатре, где им, ради процветания Рима, предстояло слиться в объятиях на пышных нарядных подушках, в садах вовсю шла подготовка к веселому спектаклю.
Сатирическая пьеса, одобренная самим Нероном, всем была бы хороша, если бы не желание императора сыграть в ней одну из ролей: он, видишь ли, считал, что завоевывает этим благосклонность народа.
На виду у публики, прямо на открытой сцене, под развязно-бесстыдные звуки свадебных гимнов он облачился в одежду невесты и опустил на лицо алую накидку. Затем, искусно подражая женскому голосу, он затянул жалобную песню.
Пифагор, красивый раб, наряженный женихом, подвел цезаря к брачному ложу. Тут появилась богиня, которая попыталась утешить пугливую невесту и наскоро объяснить ей кое-что. Всхлипывая от страха, Нерон позволил «жениху» развязать два узла на своем поясе и, едва ли не нагой, упал на ложе в объятия к полураздетому Пифагору.
Нерон так выразительно изображал девичий испуг, оханье и взвизгивания, что зрители заходились от смеха; когда же этому неумолчному хохоту стали вторить со сцены счастливые стоны, многие благородные женщины покраснели и поднесли руки к пылающим щекам. И Нерон, и раб исполняли свои роли с таким мастерством, что казалось, будто они долго и старательно разучивали их заранее.
Но Поппея была так недовольна этим представлением, что вскоре после него покинула праздничный ужин. Впрочем, возможно, она поступила так из-за очередной беременности. Императрица была на третьем месяце, и ей следовало поберечь свое здоровье, а сегодняшний долгий цирковой спектакль разволновал и утомил ее.
Нерон не препятствовал ее уходу. Напротив, он воспользовался возможностью и, заметив, что большинство гостей опьянело, подал знак к началу в темных углах парка всяческих непристойных забав. На празднество были приглашены женщины из всех публичных домов, уцелевших после пожара, и цезарь щедро оплатил их услуги из собственного кармана. Однако многие знатные римлянки и легкомысленные жены и мужья тоже приняли участие в этих играх. Под конец кусты наполнились шорохом, и повсюду раздавались женские крики и сладострастное мужское кряхтенье.
Я незаметно удалился, чтобы предать огню останки Юкунда и Барба. Окрапляя их пепел вином, я думал о Лугунде и своей молодости, проведенной в Британии; я был тогда таким чувствительным, щепетильным и отзывчивым, что меня стошнило, когда я убил своего первого бритта.
В это же самое время (хотя тогда я этого еще не знал) Нерон вернулся во дворец, чтобы отдохнуть, — в запачканной одежде, грязный, со съехавшим набок венком, вымокшим в вине.
Поппея, раздражительная, как и все женщины в ее положении, не спала, ожидая мужа, и тотчас принялась громко бранить его. Ее слова так разъярили одурманенного вином цезаря, что он сильно ударил жену ногой в живот, а затем упал на ложе и забылся тяжелым пьяным сном. На следующий день он и не вспомнил бы об этом происшествии, если бы ему не сообщили, что у Поппеи случился выкидыш. Она чувствовала себя настолько плохо, что вскоре стало ясно: даже самые лучшие врачи Рима не смогут ей помочь, не говоря уж о ее старых служанках-еврейках с их магическими заклинаниями и колдовством.
К чести Поппеи следует сказать, что она ни разу не упрекнула Нерона, когда поняла, что умирает. Напротив, перед смертью она пыталась утешить его, измученного угрызениями совести, несколько раз повторив, что всегда желала расстаться с жизнью прежде, чем ее красота поблекнет. Она, мол, хочет, чтобы Нерон помнил ее до конца своих дней такой, какая она сейчас, все еще соблазнительная и любимая; что же до его поступка, то подобное могло случиться в любой семье, сколь бы прочны там ни были супружеские узы. Конечно, говорила Поппея, политические соображения вынудят Нерона вновь жениться, но она просит, чтобы это произошло не слишком скоро; еще она пожелала, чтобы он не кремировал ее тело, а похоронил по еврейскому обычаю.
