Джайлс Кристиан - Кровавый глаз

— Я до сих пор не одержал победу ни в одном поединке, Дядя, — сказал я, вращая плечами, чтобы унять теплую боль.

Но Улаф думал о сыне, поэтому продолжил так:

— Секирой Эрик тебя точно одолел бы, бьюсь об заклад. Мы с ним посвятили этому оружию несколько месяцев. Для того чтобы научиться с ней обращаться, требуется редкое мастерство, но даже в этом случае не обойтись без долгих лет занятий.

— Когда-нибудь я оставлю Бьярни синяки почище этих, — сказал я, потирая левую руку, которая получила не меньше сотни ударов, пришедшихся на щит, и покрылась сердитым багрянцем.

Улаф заморгал, затем слабо кивнул, благодаря меня за неуклюжую попытку оторвать его от мыслей о сыне.

— Мне жутко недостает этого парня, — сказал Бьярни, пряча в бороде грустную улыбку. — Когда мы возвратимся в Гаральд-фьорд, я заплачу лучшему скальду, чтобы он спел о том, как Эрик омочил свою секиру в крови этого червя Эльдреда.

От улыбки растрескались несколько порезов, заживающих на лице Улафа. Из одного из них на его бороду пролилась капелька свежей крови.

— Эрик был храбрый воин, Дядя, — сказал я. — Его мать будет гордиться тем, как он служил ярлу Сигурду.

— Нет, Ворон, не будет. — Кормчий тряхнул всклокоченной бородой. — Жена прокляла меня за то, что я взял мальчишку с собой. Теперь, когда он погиб, она оторвет мне яйца. — Он приподнял уголки губ, но в его улыбке не было тепла. — Мне сильно повезет, если я до своей смерти наслажусь хотя бы еще одной вкусной трапезой.

— Прекрати эти жалобные блеяния, Улаф, — сказал Черный Флоки. — Твоя жена — не высохшая палка. У вас будет еще один сын, старый ты развратник.

Я подумал было, что Улаф взорвется в ярости, но он лишь уставился на пламя костра, бледневшее в предрассветных сумерках, и поднял брови, словно признавая правоту слов товарища.

— Ни одна женщина не будет злиться вечно, — добавил Флоки, заплетая блестящие черные волосы, и повернулся ко мне. — Они никогда не прощают, Ворон, в этом ты сам убедишься, но все равно любят хорошенько потрахаться в холодную ночь, как и все мы.

По лагерю пробежал ропот одобрения.

— А у Сигурда есть сын? — спросил я, бросив взгляд на золотоволосого ярла, беседовавшего с английским священником и Маугером.

— Был, — ответил Улаф. — Но лошадь раскроила копытом его голову. Это случилось семь зим назад. Ярость Сигурда была способна обратить море вспять. — Он покачал головой, вспоминая ту трагедию. — Бедный малыш умер, даже не начав говорить. — Кормчий посмотрел на ярла. — У такого воина, как Сигурд, должен быть сильный сын. Таков закон природы, но старый Асгот рассудил, что наш предводитель прогневал богов, и, по-моему, Сигурд ему поверил. С тех самых пор он стремится завоевать расположение Одина и добьется его. Я могу смело поручиться своими зубами. Отец всех должен любить такого ярла! — Теперь его улыбка наполнилась теплом. — Посмотри на него. Он сам почти как бог, вот почему за ним идут люди. Любой из этих парней с готовностью умрет в бою рядом с Сигурдом. — Улаф поджал пухлые губы. — Даже Флоки пройдет по Бифросту, сияющему мосту между миром богов и миром людей, вместе с Сигурдом. Я прав, Флоки?

Флоки Черный вонзил нож в пень, на котором сидел, и поднял взгляд. Его черные глаза напоминали бездонные колодцы.

— Как и любому норвежцу, мне хочется оказаться в Валгалле, — тихо промолвил он. — Любой наш земляк, знакомый с Сигурдом Гаральдсоном, знает, что в самом почетном месте зала Одина его уже ждут крепкая скамья и позолоченный кубок. — Флоки поморщился, вытаскивая нож из дерева. — Я могу точно сказать, что буду стоять рядом с Сигурдом, когда за ним придут девы смерти.

— Возможно, это случится гораздо раньше, чем ты думаешь, братишка, — заметил Халлдор.

Этот воин, приходившийся кузеном Флоки Черному, был одержим желанием точить свое оружие. Он жил в постоянном ожидании боя. Вначале я никак не мог решить, что переполняло этого человека — страх или кровожадность, но сейчас точно могу сказать, что это был не страх.

— Кто может сказать, куда нас ведет этот английский жрец? — продолжал Халлдор, изучая лезвие своего ножа с костяной рукояткой. — Надо было бы перерезать ему краснушное горло и закопать покойничка в густых зарослях. Пусть его белая задница в загробной жизни носит терновый венец. Думаю, его богу это понравилось бы.

— Я напомню тебе об этом, Халлдор, когда мы будем делить серебро английского короля, — сказал Улаф. — Тогда ты порадуешься, что оставил задницу монаха в покое, — бросил он через плечо, поднялся на ноги и отошел в сторону, чтобы справить нужду.

Воины готовились тронуться в путь.

Я полагал, что мы продвигаемся быстро, но вечером того дня отец Эгфрит стал скулить. Мол, едва ползем, нам очень повезет, если мы доберемся до твердыни короля Кенвульфа до Судного дня.

— Нам, англичанам, нечего бояться норвежцев, если они тащатся, словно старухи, идущие на рынок, — пожаловался он, покачал выбритой головой и громко высморкался.

Он по-прежнему с опаской относился к моему кровавому глазу, но то обстоятельство, что я свободно владел английским, удерживало его от злых высказываний в мой адрес. Несмотря на то что как человек отец Эгфрит мне не нравился, я вынужден был признать, что он прав. Все дело было в том, что норвежцы на суше вели себя крайне осторожно, будто вся их уверенность осталась на кораблях. Монах выглядел таким слабым и тщедушным, что мне было неловко видеть, как он бодро шагал впереди, быстро переступая босыми ногами, и призывал нас не отставать.

— Норвежцы предпочитают грести, святой отец, а не ходить пешком, — сказал я, наслаждаясь тяжестью щита, висевшего на спине.

— В таком случае им, наверное, лучше было бы идти на руках, — ответил Эгфрит.

Он был так доволен своей шуткой, что взглянул на небо, будто искал одобрения Господня этим словам.

— А знаешь, что они любят даже больше, чем грести? — спросил я.

Эгфрит не знал, и мне пришлось его просветить.

— Вспарывать животы английским монахам, — сказал я, стараясь сдержать улыбку. — Не сомневаюсь, ты найдешь их… интересными спутниками.

Я наблюдал за служителем божьим краем глаза и увидел, как у него с лица схлынула вся краска. Маугер, идущий следом, ухмыльнулся. Должен признаться, мне доставляло удовольствие издеваться над монахом, хотя я и понимал, что в этом нет чести. Я был подобен ребенку, который отрывает мухе крылья или режет пополам дождевого червяка. Это было жестоко, но весело.

— Парень, а как получилось, что ты оказался со скандинавами? — спросил Маугер.

Умирающее солнце сверкнуло на браслетах, которыми были унизаны его могучие руки, покрытые татуировкой. Сейчас уже мало кто шел в кольчуге, хотя Халлдор, к примеру, ее вообще никогда не снимал. Наверное, он предпочел бы иметь ее вместо кожи, если бы такое было возможно.