Михаил Голденков - Тропою волка
— Хорошо, что не видит Анна Мария.
— Что у тебя с Аннусей?
— Я люблю ее.
— А она тебя?
— Души не чает. Боюсь я за нее, Михал. Вначале отец. Сейчас вот я. Ну прямо mało ominę.[18] А девушке нет еще и шестнадцати!
— Заткнись, никакой ворожбы нет. Просто ты не с теми связался. Никто тебя здесь не тронет, — сердце Михала сжалось. Он впервые видел Богуслава таким раздавленным и сломленным, но думающим при этом об Аннусе.
— А ведь я так и думал! — вздохнул Михал.
— Что думал?
— То, что у вас каханне!
Богуслав не ответил. Он единственный из всего окружения своей воспитанницы Анны Марии Радзивилл сомневался в искренних ответных чувствах своей подопечной. Любил ее и не верил, что и любовь юной девушки к нему так же сильна. Хотя все знали, что дочь Великого гетмана влюблена в Богуслава по уши. Девушка пыталась скрыть свою греховную страсть к двоюродному брату отца, но это у нее не получалось. Они постоянно переписывались, посылая друг другу нежные послания. На трогательные письма Аннуси Богуслав порой отвечал с нескрываемой ревностью, умолял быть осторожной со всякого рода извращенцами типа Михала Паца. Также Богуслав неизменно просил Аннусю уничтожать его письма сразу после прочтения.
Ну а в последнее время тетушка Анны Марии Катажина Глебович как-то уж чересчур настойчиво принялась подыскивать для «сиротки Аннуси» женихов. Это просто выводило из себя Богуслава.
— Говорят, ты вывез тело Януша из Тикотина? — слабым голосом спросил Богуслав, опираясь на плечо кузена.
— Так, вывез. Мог бы это сделать и ты! Ты ведь был там раньше меня.
— Но я не успел и не мог. У меня под носом был Сапега. Но все равно, дзякуй тебе великий.
— Дзякуй, — недовольно передразнил кузена Михал, — вечно все на меня сваливаете. Почему-то я один должен думать о вещах, на которые всем Радзивиллам наплевать! Забрать Януша из крепости была в первую очередь твоя обязанность. Ну да ладно. Где сейчас Аннуся?
— В Курляндии. В Митаве. Бедная девочка! Мир ополчился против нее!
— Почему? Что еще? — заволновался Михал.
— Муж сестры Януша Юрий Кароль Глебович ultimis diebus[19] с пеной у рта отстаивает свое право на наследство Януша. Эта сука считает, что у его жены Катажины на наследство покойного кузена нашего больше прав, чем у Аннуси, его единственной дочери!
— Вот же сволочь этот Глебович!
— Тут, думаю, даже не он сволочь, а больше тетушка Катажина, которая его подстрекает. И не зря она так активно подыскивает пассию для моей Аннуси.
— Ладно, в суде разберемся! Я этого дела так не оставлю.
— Поздравляю с назначением. Ты уже полковник! — перевел разговор на другую тему Богуслав.
— И не только, — буркнул Михал, — я нынче подчаший литовский. Не слышал? Умер дядя Михал Кароль.
— Кузен твоего покойного отца?
— Так.
— Жаль! — Богуслав перекрестился. — И этот умер. Уже третий Радзивилл откинул копыта.
— Его должность и перешла ко мне. Кстати, ты знаешь, что там, под Варшавой, ты застрелил Яна Ковалевского?
— Я не разглядывал, в кого стреляю, а лишь обеспечивал надежную охрану короля, — недовольно буркнул в ответ Богуслав, — козырек от шлема скрывал лицо. Сожалею, — он остановился. Ковалевского Богуслав, конечно же, узнал тогда, но уже не мог, чтобы не выстрелить — иначе погиб бы Карл Густав. Богуслав, в самом деле, сожалел об этом случае, успокаиваясь лишь тем, что спас остальных: Михала, Собесского, Полубинского… Там, у Бялолукского леса, Богуславу так же, как и Михалу, было тяжко видеть зазря погибший цвет литвинской тяжелой конницы. Лица падающих из седел под немецкими и шведскими палашами и пулями гусар еще долго стояли перед тазами Богуслава. Но в этом он винил лишь Яна Казимира и его глупейший приказ атаковать превосходящие силы Карла Густава всего шестью сотнями гусар Сапеги. Вот только не осталось у слуцкого князя больше сил, чтобы объяснять это Михалу. несвижский ординат и сам должен все понимать, считал Богуслав, не маленький хлопец уже младший из Радзивиллов.
— Подчаший, говоришь… — Богуслав усмехнулся, прикладывая ладонь ко лбу. — Ну, раз ты подчаший, то принеси мне чашу красного вина. Я потерял много крови, — Богуслав тихо застонал, и Михал подхватил его под руку — иначе его кузен упал бы.
— Носилки! — крикнул Мйхал. Как раз в этот момент подбежал лекарь со своей походной сумкой, а два мушкетера уже несли носилки, на которые осторожно положили обмякшее тело Богуслава Радзивилла. В ушах слуцкого князя все шумело, и язык отказывался говорить.
Богуслава отдали на поруки Михалу. Правда, несвижскому ординату пришлось пообещать, что провинившийся перед королем Речи Посполитой Богуслав больше уже никогда не вернется к Карлу Густаву и его союзникам. С татарами Казы-аги Михал также договорился. Зная, что им в руки попал знатный пленник, хитрый Казы-аги требовал и достаточно знатный выкуп — 12 000 талеров.
— Дьявол! — ругнулся Михал. При нем таких денег не оказалось. Он заплатил 3 000 талеров, но татары согласились отдать ему Богуслава под честное благородное слово, что оставшуюся сумму он выплатит позже, и потребовали заложника. Заложником вполне добровольно согласился стать гусарский хорунжий из полка Михала Петр Гноинский, полностью уверенный в том, что деньги вскоре выплатят.
— Отлично! — Михал полагал, что конфликт разрешился весьма успешно. Он даже не стал намекать Богуславу, чтобы тот сам позже уплатил 9 000 талеров за собственный выкуп. Михал полагал, что Богуслав и так все понимает. Увы, похоже, что раненый, с плохо соображающей головой, Богуслав всего этого как раз толком и не осознавал. Слуцкого князя умыли и перевязали, дали выпить красного вина. Чувствовал он себя очень скверно — голова кружилась, постоянно тошнило, и несчастный Богуслав, едва осушив кубок, отключился в повозке для раненых.
Но как все скоротечно на войне! Только что светило солнце, а вот уже проливной дождь! Только что татары разбили брандербуржцев, а теперь уже сами разбиты ими и бегут, побросав обозы, знамена, пленных и раненых, бегут от обрушившегося града пуль и сабель. Менее чем через сутки под Филиповом брандербуржцы и шведы генерала Спинбока, словно черти из табакерки, выскочив из дождевых струй, атаковали Гонсевского, разгромив его авангард. Погиб Короткевич, попал в плен Поклонский… Только что Гонсевский, подбоченясь, свысока взирал на пленного Богуслава с залитым кровью лицом, и вот уже сам, бледный, со связанными руками, брошен в мокрую грязь вражескими солдатами. Под струями дождя мушкеты литвинских пехотинцев стреляли плохо — порох на полках тут же промокал, а вот шведские драгуны, используя морские мушкетоны, имеющие защиту от воды, палили часто и точно из своих стволов. Под Михалом упал сраженным его любимый вороной конь Пегас. Сам несвижский князь перелетел через голову коня и упал в мокрую жижу. Его бы точно добили или схватили неприятельские драгуны, если бы не ловкий татарский всадник, затащивший парня к себе на седло с криком: «Чабук! Чабук!» — и тут же пришпоривший коня, убегая вон от настигающего врага.
