Максим Войлошников - Чернокнижник
После этого Лодья пришел к Петру Шувалову за обещанным.
— Хорошо, займемся этим делом, — кивнул тот. — Кстати, может, и мне подскажешь, какой завод поставить для прибытку и на пользу отечеству?
— Без сомнения, железоделательный. России придется еще повоевать, и для этого надобна сталь, а не только уральский чугун.
— А где ставить, не подскажешь?
— Воткинск — хорошее место. Уральский чугун рядом, и Кама с Волгою, и леса пермские бескрайние. И сырой чугун за море везти не надо. Ижевск рядом есть, там можно еще один завод поставить. Я там побывал, когда возвращался из Оренбургского наместничества. И мысль об сем деле еще тогда зародилась у меня.
— Еще бы сказал, где денег на строительство достать.
— Попроси у матушки в свое ведомство звериные ловы на Белом море. Они хорошую прибыль дают.
Итак, именно по совету Лодьи началось строительство завода в Воткинске, который уже на протяжении четверти тысячелетия играет важнейшую роль в военной промышленности России. А позднее, во время следующей европейской войны, в которой приняла участие и Россия, Шувалов основал завод и в Ижевске.
Между тем вельможа сдержал обещание — некоторое время спустя были выделены земля, деньги и прикреплены рабочие для возведения стекольного завода близ Петербурга. Лодья делил время между стройкой и химической лабораторией, где проводил днем и ночью опыты по окраске, закалке и шлифовке стекла.
Глава 34. Завод
В новом, 1746, году наконец был назначен президент Академии — восемнадцатилетний Кирилл Разумовский, брат морганатического мужа императрицы — Алексея, получивший европейское образование. Кстати, по отзыву императрицы, он был намного умнее брата. Наставником его стал Григорий Теплов, коему не было и тридцати, он быстро нашел общий язык с Шумахером и его протеже Таубертом.
Однажды в начале лета Кирилл Разумовский в сопровождении Теплова посетил завод Лодьи. С ними увязался и Иван Иванович Лесток, которому в ту пору было уже за пятьдесят. По правде сказать, к тому времени часть своего влияния при дворе он потерял, хоть и оставался придворным лейб-медиком.
Гавриила Степановича они застали в новоотстроенной заводской лаборатории, в кожаном фартуке стеклодува, возле печи с расплавленной стеклянной шихтой. Блики огня падали на его лицо, и на миг будущему основателю графского рода Разумовских показалось, что перед ним демон, а не человек. Как написал позднее недруг Лодьи, литератор Сумароков: «Подобный дьяволу в аду».
— Пришли посмотреть, как я тут колдую? — зычный голос Лодьи разрушил эту иллюзию.
— Хотим поглядеть, как господин профессор до такого плебейского занятия дошел, — раздался язвительный бас Лестока.
— Извольте. Передайте матушке-императрице, будьте любезны!
Лодья достал из кармана коробочку, открыл — на бархате сверкнул алым ограненный рубин размером с голубиное яйцо. Кирилл Григорьевич, известный щеголь и любитель драгоценных камней, на мгновение потерял дар речи, принимая коробочку.
— Откуда сие?! — вырвалось у него.
— Стекло. Можно и сапфиры, и изумруды, и бриллианты сделать, подобные натуральным. Однако у бриллиантов блеск будет не такой искристый. И прочность, разумеется, ниже.
— Весьма впечатляет!
— Стекло — удивительный материал, господа! По сути своей — это жидкость. Жидкость, для которой время течет в миллион раз медленнее, чем для нас. За целую человеческую жизнь оконное стекло лишь слегка утолщается внизу, из-за стекания под действием силы тяжести. С этим свойством его, в отношении к течению времени, связаны некоторые особые качества стекла, кои могут найти самые разнообразные применения во всех сферах человеческого бытия… Первым путь в этом направлении нам указал великий алхимик и оптик Галилей. Самому великому астроному и магу Тихо Браге в своем знаменитом Ураниборге не удалось узреть в небесах столько, сколько сумел разглядеть сей муж при помощи созданного им телескопа. Стекло, надлежащим образом обработанное, может замедлить наблюдаемый процесс в миллион раз, превратить стремительную пулю в неуклюжего жука-навозника, или, наоборот, обратить наблюдателя в неподвижную скалу, мимо которой стремительно пролетят века, и дальние созвездия покажут свое неспешное движение вокруг мировой оси… Можно видеть прошлое и предвидеть будущее…
— Хочешь меня обойти, господин Лодья?! — вдруг послышался сдавленный от злобы ревнивый голос Лестока. Задохнувшись от избытка чувств, тот взмахнул кулаком. — Хочешь стать новым Нострадамусом?
— Окстись, Иван Иванович! Прости, не учел я, что ты оптике не учен.
Лодья то ли всерьез извинялся, то ли издевался. Вернее последнее, потому что он продолжил:
— Я для русской славы стараюсь! Подобно тому, как искусный старик Нартов свои невиданные станки тачает и пушечные стволы сверлит. А ты для кого стараешься? Клятву Иппократа помнишь ли?
Гавриил прямо намекал и на 15 000 ливров, ежегодно получаемые Лестоком от Франции, да и на странную смерть Демидова тоже. Опасно было так трунить над чернокнижником и интриганом. Только, что он мог причинить Лодье? Что ты сделаешь железному метеориту, несущемуся на тебя?
— Иппократ велел не лечить бесплатно — я так и делаю! Совета просят — советую! Ищешь ли места, на котором стою? Не иди поперек меня! — проговорил лейб-медик угрожающе, понимая, впрочем, что угроза сия малосодержательна для его собеседника.
Немудрено, что Лодья отнесся к этим словам с юмором:
— Отрадно слышать, что в твои почтенные лета имеешь нечто общее со словом «стоять».
Разумовский не выдержал, хихикнул. Лесток метнул на него раздраженный взгляд.
— Обойти, говоришь? — продолжил новоявленный заводчик уточнять позицию. — А как сам усердно пользуешь некие мои изобретения? Не совестно? Бомелий не снится?
Гавриил прямо намекнул на вещества для получения наследства, которые изобрел для прусского короля. Лесток глянул на него пронзительно, будто шпагой проколол, но Лодья только пальцем ему медленно погрозил. И лейб-медик опустил глаза. После этой встречи они более никогда не общались.
Когда визитеры удалились, Лодья вернулся к прерванному занятию.
Надо сказать, что совершенно напрасно подозревали тридцать или сорок крестьян, работавших на заводе, в том, что они — пособники чернокнижника, и недруги пытались воспламенить против рабочих-стекольщиков гнев обывателей. Нет! Все тайны Гавриила Степановича заканчивались за порогом его Санкт-Петербургской химической лаборатории. Здесь, на заводе, мужички просто варили стекло по различным его рецептам и придавали ему необходимую форму. Большая часть шла на кружки, графины, вазы, чаши и другие изделия замысловатых форм и разнообразных цветов, доселе не изготовлявшиеся в России. Бусы, бисер, забавные стеклянные безделушки выходили из рук мастеров. Падкие на новинки столичные жители охотно их расхватывали, окупая заводские траты.
