Геннадий Андреев - Белый Бурхан
Вынужденное безделье помогло черному жрецу изучить «Эрдэнэ-дзу» до мелочей, и это утвердило его в мысли, что Самдан ушел по заранее приготовленной тропе. Судя по тому, с какой легкостью Гонгор обвинил его, а потом согласился обменять на Бабыя, хубилган серьезно боялся конкуренции со стороны лхрамбы и, наверное, имел на то свои основания. А может, они просто мешали друг другу и им следовало бы договориться о власти в монастыре миром. Но они начали враждовать, и один из них оказался наиболее нетерпеливым…
Чьи-то вкрадчивые шаги прошуршали за спиной Куулара. Он обернулся и перехватил руку, занесшую для удара холодно блеснувший клинок, сдавил ее, оттягивая большим пальцем сухожилие, идущее к кисти. Лама крутнулся, взвыл, но хватка черного жреца была мертвой. Кинжал выпал, ударился о тело каменной черепахи, отскочил.
— Ты кто? — спросил Куулар холодно. — Почему ты хотел зарезать меня ножом? Разве я похож на овцу? Я — волк!
— Я выполнял приказ.
— Чей? Хубилгана?
— Лхрамбы Самдана.
— Он погиб в огне!
— Воля покойного священна.
Да, воля покойного священна, тут он прав. Куулар поднял кинжал, протянул его рукоятью вперед:
— Так выполни его волю! Я не буду сопротивляться. По губам черного жреца ползла улыбка, а глаза испепеляли ламу. Нанжин взял кинжал, но тут же выронил его:
— Я не могу!
— Ты умеешь убивать только в спину? Я повернусь спиной.
Куулар снова поднял кинжал и подал ему.
— Я не могу! — взвыл Нанжин и упал на землю, захлебываясь слезами злости и бессилия.
Куулар бросил кинжал, перешагнул через поверженного собственной трусостью человека и ушел.
Нанжин корчился на земле, судорожно загребая песок пальцами, срывая ногти и дрожа всем телом.
Стражники привели Нанжина к Гонгору, коротко доложив:
— Вот его кинжал, ширетуй. Он говорит, что хотел убить кого-то из гостей, но не смог.
Кинжал был хорошо знаком Гонгору — он постоянно висел в лаборатории Самдана и вряд ли кто мог предполагать, что будет кем-то и когда-то пущен в ход.
— Тебе говорили, что ты умрешь постыдной смертью?
— Да, это говорили мне вы, хубилган.
— Тебе не кажется, Нанжин, что это время пришло?
— Пощадите! Я буду есть ваш кал и пить вашу мочу!
— Это охотно сделает каждый, верующий в Будду![94] Ховрака Базара убил тоже ты?
— Он сам! Он не смог воспользоваться ядом правильно!
Гонгор махнул стражникам:
— Уведите его в подвал. Им займемся, когда уедут гости.
Стражники взяли за шиворот побледневшего, как лист рисовой бумаги, ламу, сорвали с него священные одежды и плетьми погнали голого через двор к полуразрушенной часовне у глухой стены, отгораживающей монастырь от свалки нечистот. Возле этого меньдона нельзя ни молиться, ни думать о жизни…
Теперь Гонгору предстояло улаживать очередной конфуз с бурханами. Странно, но Куулар и на этот раз отказался от своего права казнить или миловать. Он только сказал:
— Не надо никого наказывать. Реакция у лам естественная: мы слишком загостились в «Эрдэнэ-дзу»!
Краска стыда бросилась в лицо Гонгору: Куулар, которого он знал как охотника за человеческими черепами, проявлял доброту и заботу там, где он хубилган — выказывал свою готовность к жестокости ничем не оправданной! Таким оружием владеет не каждый… Что это? Искренность или верх лицемерия?
— Я не в силах ускорить ваш отъезд. Многое не готово.
— Мы уходим с тем, что есть. Твой дацан, Гонгор, становится для нас опаснее, чем вся русская полиция Алтая!
Побитой собакой явился хубилган в свои покои. Все его планы раскрыты, а сам он высмеян жестоко и оскорбительно. Осталось последнее средство что-то исправить и изменить. Подняв колокольчик, он вызвал даргу Чижона.
— У тебя есть связь с тангутами Цэдэна Шууна?
— Что вы, хубилган! — дарга стражников сделал обиженное лицо. — Его подкупают караван-бажи, а не Ламы!
— Он мне нужен.
Чижон заколебался, выдавил неуверенно:
— Я попробую, хубилган…
— Утром я должен услышать твой ответ! Нам необходимо задержать гостей еще на два дня, пока не вернется Дарчин. Пообещай Цэдэну Шууну все, что только ему может присниться во сне!
— Ему хватит вашего имени, хубилган.
Хорошо и сладко спал эту ночь Гонгор. Утром, как было условлено, пришел Чижон:
— Баторы Шууны на подходе к дацану. Они согласны встретить наших гостей на любой дороге и вернуть их под ваше покровительство, хубилган.
Потом, помявшись, сообщил, что крысы, живущие в подвале, оставили от баньди Нанжина только хорошо обглоданный скелет.
Гонгор кивнул:
— Благодарю вас, Чижон. Я доволен вашей службой.
…Бабый утонул в думах.
Только вчера Гонгор сообщил ему, что он не может оставить лхрамбу в дацане, поскольку Самдан погиб во время пожара в лаборатории, а миссии Белого Бурхана необходим мудрец и философ: многие законы новой веры надо будет составлять на месте, в горах. К тому же, вернулся гонец Гонгора Дарчин, не принятый таши-ламой: Панчен Ринпоче не собирался менять своего решения.
У Бабыя не было выбора, как не было его и у Гонгора. Да и скрываться от миссии больше уже не имело смысла: с мудрецом или без него Куулар уведет своих людей, а таши-лама за самовольство спросит очень строго. Потому и поник головой хубилган, завершая их последнюю беседу с глазу на глаз:
— Мы оба потерпели поражение…
Гонгор ошибался: поражение потерпел он один, а Бабий не просто отсиживался в библиотеке, а готовился, по совету таши-ламы, к предстоящему специальному экзамену на звание лхрамбы, обещанное ему после возвращения с Алтая.
Таши-лама был странно добр к нему и не удивился, узнав, что Бабый исполнял волю покойного Мунко. Панчен Ринпоче его хорошо помнил и сожалел, что тот не оправдал возлагаемые на него надежды: удалился из Тибета, поссорился с ширетуем Иволгинского дацана, не сдал положенных экзаменов на высокие ученые звания и зачах в своем дугане, не принеся никому ощутимой пользы. Последнее поручение Мунко выполнял добросовестно и полно, обеспечивая таши-ламу всеми необходимыми сведениями и, если бы он довел работу до конца, то стал бы ширетуем и хубилганом самого большого монастыря не только в Бурятии или Монголии, но и в самом Тибете.
— Не повтори его судьбу, Бабый! — сказал таши-лама. — Самое простое в жизни — лень, а убежать от нее — самое сложное…
Вместе с письмом к Гонгору Панчен Ринпоче дал Бабыю один-единственный документ и посоветовал внимательно изучить его.
— В этой молитве соединено все, что необходимо. Эти идеи и мысли надо развивать, к ним уже ничего нового добавлять не надо.
