Роберт Святополк-Мирский - Четвертый хранитель
— Пан маршалок, но суд… — начал было Андрей, но маршалок перебил:
— Да-да, я знаю! Суд оправдал тебя, возложив всю вину на беспочвенную задиристость и недостойное дворянина поведение юного князя Четвертинского, и таким образом, с точки зрения юридической и правовой ты совершенно чист. Однако, мой дорогой, мы живем среди людей, а люди, как известно, очень любят посудачить о поступках других, тем более в таком узком обществе как придворный свет, где ты вдруг стал всем известен. Мне очень импонировало, что до сих пор ты держался вдали от шумных вечеринок светской молодежи, балов, этих новомодных танцев и прочих пустых развлечений. А что теперь? Уже четыре месяца твое имя у всех на устах, и, Бог весть, чего только о тебе не рассказывают: начиная от мнения о том, что ты мужественный и благородный рыцарь, вступившийся за честь дамы и поступивший справедливо с негодяем, который получил по заслугам, кончая мнением о том, что ты, прости меня, сам негодяй, который затеял без всякой причины ссору с молодым человеком, моложе на десять лет, и хладнокровно убил его, едва ли не в присутствии самого короля. На всякий роток не набросишь платок, как говорит русская пословица, и, к сожалению, придется смириться и подождать, пока весь этот нелепый и вздорный шум утихнет. Но лично мне как твоему другу, а не начальнику хотелось бы знать, согласен ли ты с тем, что совершил непростительную ошибку?
— Пан маршалок, вы совершенно правы, я давно осознал это и глубоко раскаиваюсь в своем поступке. Мне следовало быть разумнее и ни в коем случае не соглашаться на приглашение молодого человека встретиться в саду. Но что-то в ту минуту как бы затуманило мой ум, и я сделал то, что сделал.
— О, дорогой друг, есть только одна вещь, которая способна затуманить ум самого здравомыслящего мужчины. Она называется — любовь. Еще раз прости, что я вторгаюсь в сферу твоих интимных чувств, и ты, если хочешь, можешь сейчас же прекратить этот разговор…
Иван Ходкевич замолчал, пристально глядя на Андрея и как бы ожидая, что он откажется от продолжения разговора, но Андрей, глядя ему прямо в глаза, сказал просто:
— Нет, нет, спрашивайте, моя совесть чиста и я могу ответить на любой ваш вопрос, как ответил бы родному батюшке.
— Спасибо, сынок, это первый и последний раз, когда я вмешиваюсь в твою личную жизнь, но я очень не хотел бы, чтобы ты, совершив одну ошибку, совершил вслед за ней другую. Я буду с тобой совершенно откровенен. В силу моей должности мне известно больше, чем тебе. Князь Четвертинский, отец покойного Вацлава, не найдя в твоей биографии, ничего, что могло бы тебя скомпрометировать, заинтересовался той юной девушкой, из-за которой все произошло. Я тоже ею заинтересовался, хотя бы для того, чтобы оградить тебя от каких-либо неожиданностей со стороны князя Четвертинского, если ему удастся узнать, что-либо компрометирующее ее. Нет ничего удивительного в том, что князю Четвертинскому не удалось узнать что-либо об ее происхождении, родителях, братьях, сестрах, так же как и о том, как она вообще попала в этот монастырь. Удивительно другое: даже мне, как это ни странно, не удалось ничего узнать о ней. Не существует в природе никакого имения Русиново, и никогда не было никакого пана Сурожского. Создается такое ощущение, что панна Барбара появилась в монастыре, как ангел с небес. Кто же такая эта таинственная барышня?
— Пан маршалок, — сказал Андрей, слегка побледнев, — я хочу сообщить вам, что эта, как вы изволили выразиться, таинственная барышня — моя невеста.
— Вот как? — приподнял брови Ходкевич. — В таком случае, тебе должно быть известно, где она находится, ибо по моим сведениям она исчезла из монастыря, в тот же час, когда туда явился с разоблачениями князь Четвертинский.
Андрей вздохнул и улыбнулся:
— Пан маршалок, вы изволили тут похвалить меня за десятилетнюю службу под вашим руководством. Вы также дали понять, что хотите откровенного разговора со мной. Тогда, прошу вас, будьте и вы откровенны, как должно дяде с племянником. Я достаточно давно служу у вас, чтобы не заметить, когда за мной наблюдают. Вы прекрасно знаете, пан маршалок, что, покинув монастырь, панна Русиновская пришла прямо ко мне. Вам также известно, если разумеется, ваши другие сотрудники работают не хуже меня, в чем я глубоко уверен, что в то же утро, я снял в противоположном конце города маленький домик и отвез туда панну Барбару. С тех пор, как Вы тоже наверняка знаете, я ни разу с ней не встречался.
Ходкевич рассмеялся:
— Прости, мой дорогой. Разумеется, ты прав. Я все это знаю. Именно странность всего, что происходит, и побудила меня поговорить с тобой. Ты называешь эту девушку своей невестой и в то же время в течение четырех месяцев ни разу не видишься с ней. Ты хочешь жениться на девушке неизвестного происхождения, появившейся при весьма странных обстоятельствах, и это тревожит меня, прежде всего, как друга твоего отца, как близкого тебе человека, и не скрою, как маршалка дворного. В чем тут дело, скажи мне?
— Пан маршалок, я охотно готов открыть вам все свои тайны, впрочем, слово тайны здесь не уместно, поскольку у меня их просто нет, но моя честь не позволяет разглашать тайны, не принадлежащие мне. Желая вас успокоить, могу лишь сообщить следующее: я лично и довольно близко знаком с отцом панны Барбары Русиновской — это честный и благородный человек, достойного рода и звания, который в силу определенных драматических обстоятельств его жизни, вынужден скрываться от людских глаз. Ни мне, ни его дочери — моей невесте — не известно его нынешнее местонахождение. Что же касается несколько странного, готов признать, обстоятельства, что мы не встречаемся с невестой, скажу вам откровенно: Барбара, в сущности, еще ребенок, хотя я знаком с ней с ее детства. Я всегда испытывал к этой девочке нежные чувства, но двенадцатилетняя разница в возрасте стояла препятствием для каких-либо отношений. Когда же оказалось, что Барбара, став зрелой девушкой, глубоко любит меня и считает единственным желанным мужчиной в своей жизни, я, испытывая к ней столь же глубокую любовь, тем не менее, посчитал невозможным поспешное решение столь важного и ответственного вопроса, как супружество, скрепленное священными узами пред лицом Господа. Поэтому, я предложил панне Барбаре полгода для размышления, и если ее уверенность останется прежней, то я надеюсь, что по истечении этого срока состоится наше обручение.
— Ну что же, это весьма благородно и порядочно с твоей стороны. Впрочем, иного я от тебя и не ожидал. Раз ты связан словом, я, разумеется, не буду расспрашивать тебя о пане Русиновском, однако, поскольку ты упомянул о скорой женитьбе, позволь спросить тебя: какого вероисповедания твоя невеста?
