Оловянное царство - Элииса
— Так давно? Ты же был тогда мальчишкой, Килух. Сколько тебе было? Я не помню, когда ты попал в легион.
— Я был, как Мирддин. Девятнадцать, может быть, двадцать. Знал тогда и Утера, и тебя. Правда, издали. Ты однажды спросил меня, отчего мне не нравится Утер.
Амброзий вспомнил их поездку с Ровеной на встречу хозяину стены Адриана.
— Я много чего говорил тогда, и про девиц говорил, куда же без них. Так вот, та потаскушка, что больше всех прочих сохла по твоему брату, Амброзий. Что ещё вроде украла кошель у Максима Септима. Вот мне почудилось, что это она. Но это бред, — Килух помотал головой. — После стольких лет службы… все они на одно лицо.
— Да, это немыслимо, — ответил Амброзий. Он помнил тот случай. Помнил и черноглазую, черноволосую девку с бешеным взглядом.
— Ее выпороли, это точно. А за кражу… — он напряг память. — Сдается мне, ее просто повесили. Это было давно. Нет, Килух, это была не она. И Утер не вспомнил ее — хотя он вряд ли помнит всех своих женщин.
Иберниец пожал плечами и не ответил. Эти их разговоры — лишь бы не признавать, что они проиграли.
За серыми холодными стенами в своих богатых покоях, точно птичка в крохотной клетке, билась Ровена. Она больше не выбегала к мужу, и стража не ловила ее.
— Сегодня, затем ещё два дня, — Амброзий нахмурился. — Затем сестру саксов выгонят прочь, и я, Килух, не представляю, чем потом станет Вортигерн.
— Драконом? Чудовищем? Жалким безумцем, который забьется в угол и будет мрачно пускать на всех слюни? Ты что выбираешь?
Все знали, что Вортигерн — это чан с огнем хитрых греков. Он может взорваться пламенем от первой попавшейся искры.
— Три дня, Аврелиан, — с мрачной усмешкой добавил Килух. — За три дня всякое может случиться.
Три дня пролетели стремительно. Чем старше он становился, тем стремительней мчалось воистину все — беды, предательства, обиды и ссоры, в этом были свои преимущества. Тревожные мысли облетали его стороной, а семена отчаяния не успевали пустить в него корни. Сегодня с остатками слуг должна была уехать Ровена, и Амброзий рассеянно пытался занять себя мыслями о людях, о шахте, о новых союзах, о всем том, что он может предложить своему императору, чтобы тот не свихнулся. В грядущие месяцы это было важнее всего. Да. Это — и найти ему невесту богаче, моложе, красивее. Таких по близости не было.
Он рассеянно смотрел на старую карту, неточную и изъеденную мышами. Пиктов звать бесполезно, они не придут, да и Утер зайдется в истерике. Он вспомнил Килуха. Иберния? Зелёный остров, набеги которого они отражают раз в год по привычке? Пираты-улады больше ценили свободный разгул, они не пойдут на службу новому царству, но невесту там можно найти. Перед глазами Амброзия встало теплое, как позднее лето, лицо золотоволосой Ровены, и он ощутил, как остро ему будет ее не хватать. Ему. Мирддину. Всем в этом замке, даже самому императору. Никакая весна не заменит благодатное лето.
Он порывисто свернул карту в трубу и поставил на место. Для новых союзов время найдется. Для новых набегов — тоже. А сейчас ему надо сделать хоть что-то, если он единственный, у кого голова на плечах.
Раздался стук в дверь, затем в дверном проёме тут же появился Килух — волосы и борода в беспорядке, глаза безумные и подвижные, это было на него не похоже.
— Тебе придется говорить на ходу, — тут же заметил Амброзий. — Я иду к императору и мне не надо мешать.
Улыбка на лице ибернийца была натянутая и застывшая, с его губ сорвался смешок.
— Вот совпадение, Аврелиан. А ведь он сам вызывает тебя.
«Что за новая напасть…» — пронеслось в его мыслях, и он выругался. Что за эти три дня — за эти три немыслимых дня — могло еще произойти такого, что в логово льва позвали его, центуриона Амброзия?
— Что там случилось? — грубовато спросил он Килуха.
Иберниец ушел от ответа и только освободил ему путь.
— Извини, Аврелиан, — проговорил он невнятно. — Лучше ты сам все услышишь. И да хранит тебя небо, он зол, как тысяча диких волков.
Это напутствие не окрылило Амброзия. С тяжёлым сердцем он дошел до комнат императора Вортигерна, постучал в тяжёлую дверь здоровой рукой. Если сейчас ему скажут, что это он-де милуется в спальнях с Ровеной, он плюнет этой сутулой собаке в лицо — а затем пускай и рубит левую руку, и отправляет на плаху, и отвозит в далёкие южные земли рабом. С него было достаточно. Ему хотелось открыть дверь с ноги и выпалить все, что внутри накипело.
— Ты звал меня, Вортигерн?
Он вошёл в комнату и понял, что хозяин Повиса сидел не один. Рядом с ним стоял Утер, черная борода всклокочена, тот явно не выспался и несло от него, как от целой таверны. Тем не менее, брат стоял здесь. Мрачный и злой, его глаза метали темные искры.
— Доброго утра, — кинул он брату, и понял, как глупо прозвучали эти слова.
— Ты издеваешься или тебе охота подраться? — голос подал император. — Изволь, могу отдать тебя страже и прописать двенадцать плетей.
— Как сочтешь нужным. Про плети тебе известно больше, чем мне.
Вортигерн не ответил.
— Он не знает, — бросил Утер. — Иначе бы тут не хохмил, можешь поверить. Видно, мой братец спал, как младенец.
Тот вновь ухмыльнулся, но ухмылка вышла совсем невеселой. Что у них произошло нынче ночью? Амброзий напрягся.
Он вновь повернулся к Вортигерну.
— Что ты опять натворил? Твоя жена наложила на себя руки? Не вынеся позора, который ты сам и навлек на нее? Тогда с саксами воюй без меня.
Послышался рык, и он поспешно пригнулся. Серебряный кувшин пронёсся мимо центуриона и с отвратительным лязгом врезался в стену. Остатки медовухи и воска разбрызгались по полу. «Когда-нибудь, — подумал Амброзий. — Когда-нибудь здравый смысл настолько покинет меня, что меня будет хотеть убить каждый первый. Тогда придется податься в берсерки.»
— Не смей поминать мою жену, Полу-бритт!! — рявкнул Вортигерн, и Амброзий, признал — Килух прав, тот правда походил на свору диких волков. «И все ещё «жена», отметил он про себя. Это вселяло надежду.
Вортигерн опустился на место. Он вспомнил, как на досуге сравнил императора с огнем хитрых греков. Надо быть осторожнее, если он хочет дожить до вечера с головой.
— Что стряслось? — повторил он. — Зачем ты послал Килуха за мной?
— Все пропало, — ответил Утер. — Вот что стряслось. У меня-то есть возможность
