Генрих Эрлих - Генрих Эрлих Штрафбат везде штрафбат Вся трилогия о русском штрафнике Вермахта
Очередь была не большая, а огромная, у Юргена глаза полезли на лоб от потрясения. И она была не из тех очередей, где стоят. Немногие сидели, привалившись спиной к деревьям, но большая часть лежала на земле, кто–то стонал, кто–то метался, кто–то вытянулся, да так и застыл неподвижно. Все смиренно и покорно ждали своей очереди, кто куда.
Среди них, как ангелы жизни или ангелы смерти, ходили с фонарями в руках санитары, некоторые и сами были ранены. Один из них подошел к ним. Мельком глянув на Толстяка Бебе, он молча махнул рукой в сторону сидевших у деревьев.
— Сильное кровотечение, — сказал Вайнхольд, показывая на Кинцеля, — он очень страдает.
— Туда, — санитар показал на дальний из двух шатров.
Вайнхольд потрусил туда, он тянул за собой носилки, как вол телегу. «И откуда только у него силы берутся?» — подумал Юрген, едва поспевая за ним. Плечи разламывались под давлением лямок носилок, а Кинцель, как назло, тяжелел с каждым шагом.
— Свобода выбора есть необходимое условие существования человека думающего, — донесся до Юргена четкий голос Зальма, он бредил.
— Понятно, — сказал санитар, прибавил огня в фонаре, посмотрел на ногу Зальма, повторил: — Понятно, — и направился ко второму шатру.
Красавчик с Кнауфом пошли за ним. Сквозь плотный материал шатра пробивался яркий свет, там горело не меньше трех ламп свечей по шестьдесят каждая. Тарахтел бензиновый электрогенератор. Тонко повизгивала пила. «Зачем им дрова? — подумал Юрген, проходя мимо. — Свет есть, тепло». Посреди шатра, под светильником стоял большой стол, на столе лежал солдат, или ефрейтор, или офицер, не разобрать, боль и страдание уравнивали всех. Из–под хирургической простыни торчала только голова с закатившимися глазами и слипшимися от пота волосами. Он был молод, вот все, что можно сказать о нем. Над его ногами склонились двое мужчин в застиранных белых халатах, шапочках и марлевых масках.
— Что там? — спросил один из врачей, не поворачивая головы.
— То же самое, — ответил санитар.
— Что сегодня за напасть! — сказал второй врач. — Были бы хотя бы ступни!
— Это вы, Ганс? — проговорил между тем первый. — Подойдите, подержите.
Санитар подошел, взялся за ногу солдата. Вновь тонко завизжала пила. Потом санитар отошел от стола, неся в руках, как полено, отрезанную выше колена ногу.
— Вот черт! — сказал Красавчик.
— Освободите корыто, Ганс, — распорядился первый врач, — а то уже все вываливается.
— Есть! — ответил санитар и повернулся к Красавчику с Кнауфом: — Эй, вы, помогите отнести, тут недалеко.
— Сам неси, — ответил Кнауф, санитар ему был не указ, — я останусь с нашим раненым товарищем.
— Тогда ты, — санитар ткнул пальцем в подошедшего Юргена.
Это было обычное корыто из оцинкованной жести, в таком хозяйки стирают белье. Оно было доверху наполнено ампутированными руками и ногами. «И когда только успели?» — отстраненно подумал Юрген. Он уже перешел порог чувствительности, для одного дня чувств и эмоций было более чем достаточно.
— Все, коллега, — донесся голос одного из врачей, — двадцать минут. Быстрее работают только на конвейерах «БМВ».
Юрген с Красавчиком подняли корыто и пошли за санитаром. Тот закурил на ходу сигарету, прижав локтем к телу отрезанную ногу. По дороге они встретили Вайнхольда, поникшего и обессиленного, он едва волочил ноги. Вайнхольд скользнул взглядом по корыту, вздрогнул и, пошатываясь и переламываясь пополам, сделал несколько шагов в сторону, уперся руками в дерево, низко опустив голову. Его рвало.
— Ему сегодня крепко досталось, — извиняющимся голосом сказал Красавчик.
— Гомики вообще слишком чувствительны, — сказал санитар, — не понимаю, зачем их берут в армию.
— Мы тоже не понимаем, — сказал Красавчик.
— Многого не понимаем, — подтвердил Юрген.
Они с Красавчиком друг друга поняли. Вайнхольд с Кинцелем были хорошими товарищами, но речь была не о них.
Они подошли к какой–то яме. В ней лежали окровавленные бинты, какие–то серые лохмотья, бывшие сегодняшним утром военной формой, распоротый сапог, аптекарские пузырьки.
— Вываливайте, — сказал санитар и первым бросил принесенную ногу, — братская могила, — сказал он на обратном пути, — если дело так дальше пойдет, то у нас и такой может не оказаться.
— Если бы ты сказал: у вас, я бы дал тебе в морду, — сказал Красавчик.
— Под одним богом ходим, — ответил санитар. — У тебя что с плечом?
— Царапина.
— Умирают и от царапины. Пошли к фельдшеру, я проведу вне очереди.
— Да идет он!.. Не хочу. Царапина. Первый раз, что ли.
— Я твоего желания не спрашиваю. Идем!
— Иди, — сказал Юрген, — дело говорит.
— А как же корыто? — спросил Красавчик.
— Я отнесу.
Красавчик вернулся минут через пятнадцать со свежей перевязкой. Зальм уже лежал на операционном столе, в отключке после укола морфия. В корыте лежала распоротая брючина. Они ничем не могли помочь старине Зальму. И они побрели к траншее.
Они заняли один из блиндажей, потеснив солдат первой роты. Потеснив — громко сказано, в этой тесноте зияли бреши.
— Командир батальона майор Фрике приказал объявить вам благодарность за стойкость в бою, — торжественно начал Гиллебранд, когда они собрались все вместе.
— Мог бы и лично нам объявить, — сказал Юрген Красавчику, не особо понижая голос, — а заодно Толстяку Бебе, Зальму и Кинцелю.
— Ему западло, — ответил Красавчик.
— Тут только что прозвучали имена наших храбрых товарищей — рядовых Бехтольсгейма, Зальмхофера и Кинцеля, — выхватил Гиллебранд, посчитавший за лучшее пропустить остальное мимо ушей, — командир батальона майор Фрике приказал мне составить представление для внесения дополнений в характеристику военнослужащих в личном деле, что имеет определяющее значение при вынесении решения по вопросу о прохождении военнослужащим испытания в рамках программы… — Он и сам понимал, что несет околесицу, поэтому поспешил закончить речь бодрым возгласом: — Так давайте вместе составим формулировки будущих представлений! — Он достал из кармана кителя маленькую записную книжку в кожаном переплете, вынул из нее тонкий, острозаточенный карандаш, приготовился записывать. — Кинцель… — он вопросительно посмотрел на лежавших на нарах солдат, призывая их высказываться.
— Вызвался быть санитаром, спас жизнь раненого товарища, получил тяжелое ранение, — сказал Вайнхольд.
— Прекрасная формулировка! — воодушевленно воскликнул Гиллебранд, быстро заполняя страничку записной книжки какими–то непонятными письменами, как древними рунами. — Почти столь же прекрасная, как сам рядовой Кинцель. Я думаю, что после такого подвига майор Фрике будет ходатайствовать перед верховным командованием о признании рядового Кинцеля прошедшим испытание, с возвращением ему звания фельдфебеля и переводом в регулярную часть Вермахта.
