Иван Дроздов - Филимон и Антихрист
— Я ваш заместитель, у меня по институту дел невпроворот, но вы учёный, вам недосуг заниматься бытом. А быт, сами знаете, — квартира, дача. Вам теперь положено.
«Квартира? — думал между тем Филимонов. — Да, да, — разумеется. Я теперь директор, мне по штату, по положению, по каким-нибудь неписаным законам причитается. Я не знаю этих законов, а он знает. Там «свои люди». У него везде "свои люди"».
— Хорошо, хорошо, квартира мне нужна — хватит, помотался за город, но я вас не просил, — продолжал Николай с твёрдостью в голосе.
— У меня, наконец, есть обязанности, — с явной досадой проговорил Зяблик, — и я привык выполнять их без напоминаний. Мне странно слышать от вас нотации. Дело так хорошо устроилось, — вот они, два варианта. Посмотрите, пожалуйста, и я удалюсь. Могу и совсем покинуть институт!
Зяблик подвинул к Филимонову два листа, на них изображались планы квартир. Николай то на первый план взгляд скосит, то на второй. На первом изображались пять комнат, лоджия, просторный, в три метра шириной, коридор. «Зачем мне такая, — подумал Филимонов и почувствовал стыд за одну только возможность занять одному большую квартиру. — Незачем она мне».
Он резко двинул листок в сторону, сосредоточился на втором варианте. А тут и того больше — пять, шесть… семь комнат. Две лоджии, два туалета, и даже входа в квартиру два — с площадки одного подъезда и другого. Поднял недоумённый взгляд на Зяблика: тот сидел прямо, гордо откинув голову, и сиял, именно сиял, потому что и в позе его, и в жёлтых подрагивающих глазах светилось торжество, сознание силы своей и власти.
— Мне такая? — спросил Николай,
— Вам.
— Зачем?
Зяблик поднялся и в негодовании заходил по комнате.
— Вам не нравится? — склонился он над планом.
— Нравится. Но я одинок, зачем мне такая площадь? И потом два входа, два туалета, — бывают разве и такие квартиры?
Зяблик засиял, замотал головой; на сытом румяном лице разлилась улыбка, и маленькие глазки совсем утонули в жирных складках, одни желтые полоски блестели победно.
— Бывают, Николай Авдеевич, ещё и не такие бывают: два этажа, бассейн. А что? И бассейн! Разве бассейн — это так уж плохо? Вы, верно, полагаете, что, как прежде, принадлежите сами себе и вольны устраивать собственную жизнь по своему вкусу? А честь науки, престиж государства — о них бы тоже стоило подумать.
— При чём тут престиж государства? — дрогнул голос Филимонова.
— Завтра приедет делегация иностранных учёных, — где вы её примете? Учёный с мировым именем, академик! Тут, знаете, понимать надо!
Зяблик кончиком пальца тронул план семикомнатной квартиры. Не давал передышки молодому директору:
— Много — не мало, Николай Авдеевич, и два входа не помешают. Сегодня вы — один, завтра — семья. Сегодня мир в семье, завтра бои местного значения — вы в одну дверь, жена в другую. Наконец, учёный вы — дай Бог каждому. Имя расти будет, до небес подниматься. Большому кораблю — большое плавание.
Пробегал взглядом квадраты комнат: восемнадцать метров, сорок — наверное, гостиная. Полезная площадь сто пятьдесят метров! Двинул по стеклу лист с планом:
— Нет, Артур Михайлович, не подходит мне такая квартира, жить в ней не сумею, не так, знаете, воспитан.
И встал, давая понять, что разговор окончен, кинул на Зяблика жёсткий быстрый взгляд — решил тут же кончить дело с заместителем.
— Нам с вами, Артур Михайлович, придётся расстаться. Сожалею, но интересы дела…
Сжался от этих слов вчерашний некоронованный хозяин института, но здравого смысла не потерял. Решил обороняться.
— Позвольте, я в институте много лет, мне Александр Иванович доверял.
— Вам Александр Иванович доверял, а у меня вот список лиц, кто может войти в эту вот мою рабочую комнату. Вас в этом списке нет. Пишите заявление, не то я вас уволю по другой статье.
Зяблик отступил назад, опустился в кресло. Раскрыл старый, набитый до краёв портфель и долго рылся в нём, растерянно потряхивая головой, улыбаясь и пожимая то одним плечом, то другим. Он при этом и говорил что-то, но смысла его слов Николай не мог постичь. Зяблик был не тот, каким его всегда видел Филимонов, он обмяк, скис. Так, наверное, замирает автомобиль, из которого вдруг в один момент выльется бензин, вода и масло; так детская игрушка, развинченная шалуном, сиротливо валяется в углу.
«Не упал бы, — думал Николай. — Упадёт, забьётся в падучей».
Но нет, Зяблик оживился, сказал:
— Я тут всё налаживал. Я и Александр Иванович.
Новый директор поднялся из-за стола, с силой провел кулаком по взвизгнувшему стеклу.
— Пишите заявление! — повторил глухим, сиплым голосом.
И Зяблик сдался, трясущейся рукой вынул из кармана ручку, написал заявление. И ручку положил на лист, на то место, где ломкими буквами вывел подпись: «Зяблик». И, не взглянув на Филимонова, пошёл к выходу. По ковру шёл мелким нескорым шагом, вся его фигура выражала покорность, смирение, — он как-то печально выгнул спину, опустил голову, и портфель тяжело висел в руке.
Филимонов смотрел ему вслед и не мог поверить: Зяблика ли видит или кого другого? Чувство жалости, простого человеческого участия шевельнулось в сердце Николая. Все обиды в одно мгновение перегорели, и на их пепелище теплилась жалость, чувство, так знакомое русскому сердцу. И ещё думал Николай, глядя вслед уходящему Зяблику: «Он с квартирой ко мне, а я…»
Зяблик в дверях замешкался, рука с портфелем зацепилась за ручку — с трудом выдрался из кабинета.
Был момент, когда Филимонов хотел окликнуть, сказать: «Ладно, работайте пока», но скрепил сердце, преодолел минутную жалость. И на углу заявления поставил резолюцию: «Просьбу удовлетворить». В тот же день был подписан приказ об увольнении Зяблика по собственному желанию.
Бурлак позвонил Филимонову и заговорил с ним с благодушной шутливостью, извиняя неопытность молодого директора:
— Мы несколько удивлены вашей резвостью. Ну, этим — приказом об увольнении.
— Кто это «мы», Ким Захарович? Говорите яснее.
— Мы — это я, министр, его замы.
— Прошу передать министру и его замам: впредь я не намерен давать вам отчёт в каждом случае новых назначений и смещений сотрудников. Что же касается вас лично, Ким Захарович, прошу не утруждать себя заботами об институте. У нас с вами отношения давние, их история и характер не могут быть основой для плодотворного сотрудничества. Ясность в отношениях всегда предпочитал любой лицемерной канители.
Бурлак, видимо, оглушённый натиском Филимонова, не сразу нашёлся с ответом. Николай положил трубку.
