Дарья Плещеева - Слепой секундант
— Натворит он там дел, этот Фофаня, — сказал Андрей. — Глупая затея. Нет, господин Валер пойдет открыто, как всегда хаживал. Вместе с господином Валером пойдешь ты, Еремей Павлович. Вдвоем-то вы Клушина быстро вытащите.
— Побьют нас, — возразил Еремей. — Добром это не кончится, — буркнул он.
И впрямь — добром не кончилось. Сторож Федор наотрез отказался впускать Валера в богадельню. Огрызался из-за запертой двери, отрицал всякое знакомство, ругался, грозился поднять шум. Пришлось отступить.
— Ничего не понимаю, — сказал Валер. — От начальства, что ли, ему влетело?
— Видишь, баринок драгоценный, сам Бог велел отступать, — тихонько шепнул Еремей. — Сейчас Фофаню подберем, я ему свистну…
На свист Фофаня не отозвался. Еремей пошел его искать, обошел богадельню и оказался у глухой стены. К стене намело снега, образовался порядочный сугроб. В сугробе что-то скрипело и шевелилось.
— Чур меня, чур, — сказал Еремей, крестясь. — Да воскреснет Бог и расточатся врази Его…
То, что в сугробе, затаилось. Еремей постоял несколько, опять перекрестился, прошел немного вперед, и увидел взрытый снег. Кто-то пропахал целую борозду, подбираясь поближе к стене. В лунном свете борозда имела устрашающий вид. Еремей сам не понял, как, зачем и почему опустился на корточки. Что он чаял увидеть? Домашнюю нечисть — домового, банника, овинника, кикимору? Сам не знал — и мучительно пытался вспомнить, рассказывала ли покойная бабка о тех немытиках, что зимой промышляют по сугробам.
Несколько погодя сугроб зашевелился и из него, отряхая снег, воздвиглась темная фигурка и кинулась бежать в сторону кладбища. Вид у нее был не человеческий — будто бы и брюхата, но чрево выросло отчего-то на правом боку. Припоминающий нечисть Еремей не сразу сообразил — именно так выглядит человек, прижимающий правой рукой к боку сундучок наподобие матросского. Потребовалось еще с полминуты, чтобы Еремей, опять призвав на помощь и Господа, и Богородицу, понял: это удирает с неведомым грузом Фофаня. Груз, надо полагать, был очень весомым и ценным, раз Фофаня отрекся от присяги перед образом преподобного Феофана Исповедника.
Кричать «Стой!» Еремей не стал — чего доброго, ворюга еще пуще припустит. А на кладбище кинется наземь, затеряется среди холмиков и крестов — ищи его, треклятого! Был только один способ:
— А святой-то Феофан с неба все видит! Все видит! — что было мочи загудел Еремей.
Фофаня пробежал еще несколько шагов и остановился. То ли был в помутнении рассудка и опомнился, то ли сообразил: будут бить. Он побрел на голос призывавшего его Еремея.
— Ну, голубчик мой сизокрылый, докладывай, — велел тот.
Оказалось, Фофаня честно изучал подступы к богадельне и увидел какую-то возню в чердачном окне. Спрятавшись за сараюшкой, Фофаня наблюдал, как сверху опускается на веревке немалая шкатула и погружается в сугроб, впритык к стенке. Выждав немного, он пошел откапывать это диво. Судя по немалому весу, там могли быть только золотые монеты.
— Бес попутал, вот те крест, бес попутал! — негромко восклицая Фофаня, влачась вслед за Еремеем и шкатулой. — Сам бы я разве догадался? Я же присягу давал! А он-то, бес-то, не дремлет! Так и норовит под руку подтолкнуть.
— Все это барину сказывай, — отвечал Еремей. — А я одно знаю — вором ты родился, вором помрешь, и совести в тебе нет и не предвидится…
Было страх как любопытно, что отыскал и попытался стянуть Фофаня. Шкатулу вскрыли, забравшись в карантинный дом. Еремей держал горящий свечной огарок, Валер маялся с замком, ковыряя его ключом от собственных часов. Наконец крышка откинулась.
— Поздравляю, Соломин, — сказал Валер. — Золото.
— Я чай, это и есть та дань, что таскали к Аввакуму Клушину несчастные вроде Коростелева. Однако странно, что он такие деньги хранил в богадельне, — заметил Андрей. — Что там еще?
— Ассигнации. Мешочек какой-то… с золотым песком! Снизки жемчуга. Перстень знатный… Но более всего — золота.
Стали разбираться — что означают странные события этого вечера. В богадельню пущать не велено, а меж тем кучу денег спускают в сугроб из чердачного окна. Чьи деньги, кто не велел пущать?
— Коли это все связано с шашнями и интригами вокруг «малого двора», то до правды мы не докопаемся, — сказал Валер. — Да и незачем. Я более скажу — умнее всего вернуть деньги обратно в сугроб. Мы же не знаем, на что они назначены и кто должен их оттуда, из сугроба, забрать. А я почти открыто бывал в богадельне, Федор, если его припугнут, тут же меня выдаст… Нехорошо получится, ей-богу…
— Вернуть? — переспросил Андрей.
— Да. Извини, Соломин, но с беспоповцами лучше без нужды не ссориться, да и «малый двор»…
— Плевал я на политику! — крикнул Андрей. — Мне эти деньги нужны, и я их забираю.
— Будь благоразумен, сударь мой…
— А я неблагоразумен. Неблагоразумен! И оставлю это золото себе. Деньги пойдут на доброе дело — я избавлю столицу от негодяев, и это для них лучшее употребление! А не интриги вокруг великого князя с супругой!
На Андрея накатило. Его воображение, развившееся за месяцы слепоты, поволокло куда-то ввысь, в заоблачные сферы. Умственный взор преподнес целую дивизию отставных полицейских, все — молодцы на подбор, все — с голосом Ивана Мельника, все — готовы исполнить любое распоряжение. Ведь что нужно? Разумная слежка за Дедкой и его Василисой, за их подручными. Если следить возьмутся опытные люди — и недели не пройдет, как принесут на блюдечке адрес господина Анонима. Примерно так представил себе употребление денег из шкатулы Андрей, но, раз уж они представляют опасность, нужно сменить местожительство, перебраться на другой конец столицы.
— Это уже бред начинается, — заметил Валер.
— Ваши милости! Ваши милости! — вдруг завопил Фофаня.
— Нишкни, — велел ему Еремей. — Не мешай господам ругаться.
— Соломин, я человек мягкий и уступчивый. Но всему же есть предел. Не надо лезть в политику — костей не соберешь. Откуда мы знаем, на что назначено сие золото?
— Я знаю, я знаю! — тихонько воззвал Фофаня.
— Кыш, — Еремей показал ему кулачище.
Валер прочитал небольшую, но емкую лекцию о силах, заинтересованных в государственном перевороте, он оказался из тех, кого хлебом не корми — а дай разгадать новую тайну Мадридского двора. Фофаня все порывался вставить слово, но Еремей не давал. Заговорить вору удалось, когда Андрей прямо обвинил Валера в трусости, а Валер Андрея — в безумии, и повисла тишина.
— Да, ваши милости! Дайте слово молвить! — увернувшись от Еремеевой руки, Фофаня рухнул на колени перед Андреем, и тот догадался о порыве Фофаниной души по стуку коленок.
