Генрик Сенкевич - Крестоносцы
— Грех жаловаться, — ответил Збышко, пользуясь случаем, чтобы показать, что шляхтичи из Богданца тоже не какая-нибудь мелкая сошка. — Часть добычи мы продали в Кракове и выручили сорок гривен серебром…
— Что ты говоришь! Да за такие деньги можно целую деревню купить!
— У нас была миланская броня, так дядя её продал, думал, смерть уж у него за плечами, а вы знаете, миланской броне…
— Знаю. Цены нет. Выходит, на Литву стоит идти. А я хотел когда-то, да побоялся.
— Кого? Крестоносцев?
— Э, чего бы я стал их бояться? Покуда тебя не убили, страшиться нечего, ну, а убили, так какие уж тут страхи. Я ихних божков боялся, нечисти всякой. Там в лесах они так и кишат.
— Куда же им деваться, коли капища их пожгли?.. Когда-то они жили богато, а теперь одними грибами да муравьями кормятся.
— А ты видал их?
— Я не видал, да слыхал, что другие видали… Высунет такой божок из-за дерева косматую лапищу и показывает тебе: дескать, подай…
— И Мацько про это рассказывал, — вмешалась Ягенка.
— Да! Он по дороге и мне про это говорил, — прибавил Зых. — Да и не диво! Взять хоть бы и нас, живем мы как будто в христианской стороне, а порой и у нас на болоте кто-то смеется, да и дома, хоть и бранятся ксендзы, а все лучше оставлять этой нечисти на ночь миску с едой, иначе так станет в стену скрестись, что глаз не сомкнешь… Ягенка, доченька… поставь-ка миску у порога!
Ягенка взяла глиняную миску, в которой было полно клецок с сыром, и поставила её у порога.
— Ксендзы бранятся, — заметил Зых, — поносят нас. Да ведь Христа от клецок не убудет, а нечисть, коли она сыта и довольна, убережет дом и от огня и от вора.
Тут он снова повторил Збышку:
— Ты бы распустил пояс да песенку спел.
— Уж лучше вы спойте, я вижу, вам давно хочется, а то, может, панна Ягенка что-нибудь споет?
— Давайте петь по очереди, — воскликнул обрадованный Зых. — Есть у меня тут слуга, он на дудке будет нам вторить. Позвать слугу!
Позвали слугу, тот уселся на скамеечке, сунул в рот свою «пищалку» и, расположив на ней пальцы, уставился на присутствующих в ожидании, кому же ему придется вторить.
Все стали спорить, никто не хотел быть первым. Наконец Зых велел начать Ягенке, и хотя девушка очень стеснялась Збышка, однако поднялась со скамьи, спрятала руки под фартук и затянула песню:
Ах, когда б я пташкойДа летать умела,Я бы в СилезиюК Ясю улетела!..
Широко раскрыв глаза, Збышко вскочил с места и крикнул громовым голосом:
— А вы откуда знаете эту песню?
Ягенка воззрилась на него в изумлении:
— Да ведь её все поют… Что вы?
Зых решил, что Збышко хватил лишнего, и, повернувшись к нему, весело сказал:
— Распусти пояс! Сразу легче станет!
Но Збышко ещё с минуту времени стоял с изменившимся лицом, а затем, совладав с собою, сказал Ягенке:
— Простите. Вспомнилось мне вдруг одно дело. Пойте же.
— А может, вам невесело слушать?
— Что вы? — ответил он дрогнувшим голосом. — Да я б эту песню всю ночь напролет слушал.
Он сел и, прикрыв рукою глаза, умолк, словечка больше не уронил.
Ягенка спела другой куплет, но, кончив, заметила, что у Збышка по пальцам катится большая слеза.
Она с живостью подвинулась к молодому рыцарю, села рядом и, легонько толкнув его локтем, спросила:
— Что с вами? Я не хочу, чтобы вы плакали. Да скажите же, что с вами?
— Ничего, ничего, — ответил Збышко со вздохом. — Долго рассказывать… Что было, то прошло. Вот я и развеселился…
— А может, вы бы выпили сладкого вина?
— Обходительная девка! Да что же это вы выкаете друг дружке? — воскликнул Зых. — Говори ему: «ты, Збышко», а ты ей: «ты, Ягенка». Ведь вы с малых лет знакомы…
Затем он обратился к дочери:
— А что он когда-то отколотил тебя, это пустое!.. Сейчас он этого не сделает.
— Не сделаю! — весело подхватил Збышко. — Пускай теперь она меня отколотит, коли есть охота.
Желая совсем развеселить Збышка, Ягенка сжала кулачок и, смеясь, стала в шутку бить его.
— Вот тебе за мой разбитый нос! Вот тебе! Вот тебе!
— Вина! — крикнул, разгулявшись, хозяин Згожелиц.
Ягенка сбегала в кладовую и через минуту принесла ковш вина, два красивых кубка с вытисненными на них серебряными цветами, работы вроцлавских золотых дел мастеров, и две головки сыра, от которых ещё издали шел сырный дух.
Когда взору Зыха, у которого уже шумело в голове, представилось это зрелище, он окончательно расчувствовался, придвинул к себе ковш, прижал его к груди и, решив, видно, что это Ягенка, заговорил:
— Моя ты доченька! Моя сироточка! Что я, бедный, стану делать в Згожелицах, как тебя возьмут у меня, что я стану делать!..
— А придется вам вскорости отдавать её! — воскликнул Збышко.
Но расчувствовавшийся было Зых уже смеялся:
— Ха-ха! Девке пятнадцать лет, а она уже к парням льнет!.. Как завидит издалека, так ногами и засучит.
— Батюшка, я уйду! — сказала Ягенка.
— Не уходи! Мне хорошо с тобой…
Затем он стал таинственно подмигивать Збышку:
— Двое их повадились к ней: молодой Вильк, сын старого Вилька из Бжозовой, и Чтан[49] из Рогова. Да если б они тебя здесь застали, тотчас бы взъелись и стали грызться с тобой, как грызутся друг с дружкой.
— Эва! — воскликнул Збышко.
Затем, обратившись к Ягенке на «ты», как велел Зых, он спросил у неё:
— А который тебе люб?
— Да ни тот, ни другой.
— Вильк сердитый парень! — заметил Зых.
— Пускай на других воет![50]
— А Чтан?
Ягенка рассмеялась.
— У Чтана, — сказала она Збышку, — кудлы на голове все равно как у козла, глаз даже не видно, а сала на нем как на медведе.
Тут Збышко хлопнул себя по голове, словно что-то внезапно вспомнив, и сказал:
— Ах, да! Уж коли вы так добры к нам, так нельзя ли попросить у вас медвежьего сала — может, найдется в доме, дяде полечиться нужно, а в Богданце я не нашел.
— Было, — ответила Ягенка, — да слуги вынесли во двор луки смазывать, а собаки все выжрали… Экая жалость!
— Совсем ничего не осталось?
— Все дочиста вылизали!
— Что ж, ничего но поделаешь, придется завтра поискать в лесу.
— Вы облаву устройте, медведи в лесу встречаются, а коли вам охотничье снаряжение нужно, так мы дадим.
— Где мне ждать! Пойду на ночь под борти.
— Возьмите с собой человек пять охотников. Между ними есть дельные парни.
— Не пойду я с кучей народу, только зверя мне спугнут.
