Когда будущее стало чужим - Дмитрий Чайка
— Дамы и господа, прошу прощения. Магазин закрыт. Я прошу вас оставить покупки в тележках и покинуть здание. Приношу вам свои извинения, у нас инвентаризация.
Толпа недовольно заворчала, и кое-кто начал выкладывать покупки, или, оставив тележки, смиренно потянулся к выходу. Все-таки, англы — довольно законопослушные граждане. В стране всегда царил порядок и закон. Пусть не для всех, и не совсем справедливый, но закон. И если владелец собственности сказал, что магазин закрыт, значит магазин закрыт.
— Мама, стой! — Брант удержал погрустневшую мать за рукав. — Никуда мы не пойдем.
— Да как же, сыночек? — посмотрела она на него светлым взором. — Этот господин сказал, что магазин не работает.
— У меня плохие предчувствия в отношении этого господина, — недобро усмехнулся Макс.
Он оказался прав. Большая часть покупателей так никуда и не пошли, а смотрели на владельца магазина тяжелым взглядом исподлобья. В магазине сгустилась душная тишина, которая запахла чем-то таким, чего еще не бывало в тихом заштатном городишке. Если бы Брант захотел высказать вслух свои мысли, то он сказал бы, что в воздухе запахло кровью. Стоящий рядом здоровый и толстый мужик начал шумно и часто дышать, вгоняя себя в ярость. Добропорядочные люди вокруг еще не потеряли человеческого лица, но из-под маски почтенных обывателей вдруг на мгновение показался дикий зверь, готовый рвать врага зубами. Этот зверь выглянул на мгновение и спрятался. Но владелец магазина и продавцы, которые стояли с белыми лицами, отчетливо этого зверя увидели. И испугались до ужаса.
— Ну что же, — прошлепал непослушными губами торговец. — Мы отпустим тех, кто в зале, но больше никого обслуживать не будем. Магазин закрыт.
И он перевернул табличку перед очередной порцией покупателей, которые хотели войти. Они удивленно прочли написанное и ушли, осыпая ругательствами проклятых торгашей. Они пока еще читали надписи, и пока еще ограничивались ругательствами.
— Куда теперь, Брант? — послушно спросила мама, которая ощутила дуновение ветра, который вскоре станет бурей. Блаженной дурой она не была точно.
— В оружейный магазин, мама, нам понадобятся патроны к дедушкиному ружью.
* * *Двумя годами ранее. Ниневия.
Император Тиглатпаласар семнадцатый сказки не любил с детства. Не любил он и тех, кто пытался ему их рассказывать. Повелитель имел ум вполне практического свойства, иначе не проправил бы без малого полсотни лет, счастливо избегая авантюр и социальных катаклизмов.
— Значит, говоришь, обогащает радиоактивные элементы….- задумчиво повторил он. — Я даже боюсь представить, зачем ему это нужно… Моя дорогая, зачем ему это нужно? — внезапно спросил у сидевшей в кресле напротив императрицы.
— Я думаю, мальчик хочет власти, — хрипло прокаркала старая мегера.
Это она так смеялась. С возрастом ее характер не улучшился, как, впрочем, и внешность. Она никогда не была красива, и нрав имела весьма тяжелый, но с годами все это стало только хуже. Император, казалось, не замечал этого, будучи вполне счастлив в постели с тремя официальными любовницами, которые получали отставку, как только им исполнялось семнадцать. Так они и жили. Императрица родила мужу наследника, а на остальное ей было плевать с высоты Храма Священного огня. Она тоже была дамой сугубо практической, и малолетних девчонок для согревания мужниной постели подбирала лично. Обычно это были младшие дочери обнищавших дворян, которые кое-как умудрялись давать своим детям хорошее образование. В семнадцать лет девочек выдавали замуж с очень хорошим приданным, и все оставались довольны. И обнищавшие дворяне, сбывшие с рук бесприданницу. И император, получивший очередную девочку, которая дарила ему частичку своей молодой энергии. И сами девочки, которые очень рано и навсегда понимали, что принцы бывают только в сказках, и что без хорошего приданого им светит нищая и беспросветная жизнь с мужем-сотником в дальнем гарнизоне. Оставалась довольна и императрица, потому что те девочки крайне редко бывали умны, и опасности для нее не представляли. Как правило, это были хорошенькие дурехи, достаточно неплохо образованные, чтобы не вызывать смертельную скуку с первой минуты общения. Впрочем, император с ними разговаривал крайне редко. Они ему были нужны не для этого. Серьезные разговоры он вел со своей женой, изворотливый ум которой он ценил весьма высоко. Настолько высоко, что его не интересовала ее внешность и характер. Она была умелым и сильным бойцом, который был с ним рядом каждый день его правления. И если бы венценосные особы были способны на любовь, то, пожалуй, он бы ее любил. Не только ценил, уважал и боялся, но и любил.
— Думаешь, хочет бомбу сделать, и нас ей попугать? — заинтересованно спросил император у жены, не обращая внимания на вытянувшихся во фрунт высших воинских чинов.
— Без всякого сомнения, — заявила императрица. — По моим данным, они давно перешли ту черту, что была необходима для выработки электроэнергии.
— Простите, повелитель, — посмел вклиниться в разговор Директор. — У нас есть материалы по одному из пророчеств, и они косвенно указывают на это же государство.
— Видишь, дорогая, еще и пророчество, — захихикал император. — Которое?
— Пятьдесят четвертое, повелитель, — почтительно пояснил Директор.
— Что, нашли срущую бабу, от которой погибнет Империя? — император откровенно потешался.
— Нет, государь, но есть ряд обстоятельств… — растерянно сказал Директор.
— Слушай, я эти пророчества со Школы ненавижу. До сих пор забыть их не могу. Они мне снились перед экзаменами. Я знаю, что это мой богоподобный предок и все такое…. Но ты с этим ко мне приходи, когда у тебя все расшифровано будет. А пока этого нет, не забивай мне голову. Я эту страну и так в порошок сотру, без всякого пророчества. Не так ли, дорогая?
— Надо бы стереть, мой венценосный супруг, но нельзя, — с сожалением протянула императрица. — Это иудеев и гуннов под корень извели, а теперь у нас в чести Гуманизм, будь он неладен. Нельзя нам сейчас так поступать. Общественное мнение нас не поймет.
— Общественное мнение, гуманизм, — задумчиво сказал император. — Да что же мне не повезло-то так? То ли дело Ахемен первый. Что хотел, то и делал, потому и в веках остался. А у меня, видишь ли, общественное мнение теперь есть. Дайаэ!
— Да, повелитель, — преданно ел глазами императора министр обороны, моложавый мужчина
