Генри Хаггард - Клеопатра
– Нет, Гармахис, – спокойно сказала она с мягкой, обворожительной улыбкой. – Оставайся на месте и передай мне свои письмена. Клянусь Сераписом, твой лик слишком прекрасен, и я хочу видеть его перед собой, не отрывая глаз!
После этого мне не оставалось ничего другого, кроме как передать ей мои записи. Про себя я решил, что, пока она будет читать, я неожиданно вскочу и всажу кинжал ей в сердце. Она взяла папирус и коснулась при этом моей руки. Потом сделала вид, что читает предсказание. Но она не читала, потому что я видел, что глаза ее из-под ресниц были устремлены поверх свитка на меня.
– Почему ты прячешь руку на груди? – вдруг спросила она, потому что я действительно сжимал рукоятку кинжала под складками одежды. – У тебя болит сердце?
– Да, о царица, – ответил я. – Мое сердце трепещет, оно вот-вот разорвется.
Она ничего не сказала и снова сделала вид, будто читает, хотя по-прежнему не спускала с меня глаз.
Я задумался. Мысли мои беспорядочно метались. Как же мне совершить ненавистное деяние? Если я сейчас наброшусь на нее с кинжалом, она увидит меня, закричит и начнет бороться. Нет, нужно дождаться удобного случая.
– Стало быть, предсказания благоприятны, Гармахис? – наконец спросила она, хотя могла только догадываться.
– Да, о царица, – ответил я.
– Прекрасно, – она бросила папирус на мраморный пол. – Значит, корабли отплывут вовремя. Будь что будет, победа или поражение, мне надоело выжидать и плести интриги.
– Расчеты очень сложные, царица, – сказал я. – Я хотел показать, на каких знамениях основаны мои предсказания.
– Не нужно, Гармахис, благодарю. Я устала от звезд. Ты предсказал удачу, и мне этого достаточно. Я знаю, что ты честный человек, и потому не сомневаюсь, что твое предсказание правдиво. Потому забудь свою ученость и давай лучше веселиться. Чем бы нам заняться? Я могла бы станцевать для тебя – со мной никто не сравнится в этом искусстве! – но царице не полагается танцевать перед подданным, это недостойно ее. Вот, придумала! Я спою. – Она приподнялась, села на ложе, придвинула к себе арфу и сыграла несколько чарующих аккордов. А потом запела своим низким нежным голосом прекрасную песню любви:
Ночь окутала море туманом, звезды высыпав на небеса,Зазвучала в сердцах наших музыка, и тревоги прибой унес.Колыбельной волшебные трели нам подарит морская вода,Опьяненный свободою ветер прикоснется к шелку волос.На меня ты глядишь с восхищением, воспевая мою красоту.Я окутана звездным сиянием и мерцаньем холодной Луны.Зазвенит твоя песнь, устремляясь ввысь,и ночную пронзит тишину.Голос сердца вплетется в дыханье Любви,как вплетается нитка в канву.
«Небеса расцвели лепестками звездИ осколком хрустальным волна.Нас уносит от бренных забот и проблемСеребристая лебедь-ладья.И свободные пленники воли боговСоединят Темноту и Свет.Твое сердце стучится, стремясь к моему,Неподвластное тяжести лет.
Мы с тобою плывем между двух береговСквозь чертоги Владычицы Смерти.И теченье несет нас за грани мировК тем краям, где никто из нас не был.
Небо блеском холодным наш взор зачарует,Море стонет от ветра и бурь.Позабыто былое, одного лишь прошу я —Подари мне свой поцелуй!
Мы одни средь пустых океанских далей,А кругом – плещут волны страстей.Наша лебедь-ладья неустанно блуждаетПо холмистым кручам морей.И крылатою птицей обернулся наш парус,Диким зверем ревет прибой.Глоток чистой свободы подарил океан нам.Поцелуй меня, будь со мной!»
Как же песня твоя хороша и божественна!И забились сердца в унисон.А сомненьям и страхам больше в мире нет места!Я звезда, а ты – мой небосклон.Ты взглянул на меня, и душа встрепенулась.Чувства вспыхнули, словно огонь.Ночь-волшебница нас соединит поцелуем.Между небом и морем, вдвоем[22].
Последние отзвуки ее бархатного голоса разнеслись по опочивальне и медленно затихли, но в моем сердце они продолжали звучать. В Абидосе я слышал певиц с голосами более совершенными, но никогда я не слышал пения столь проникновенного, столь полного нежности и страсти.
И дело было не только в голосе: наполненный благоуханием покой, в котором было все, что может затронуть струны души, что чарует наши чувства, страсть в мыслях и в словах песни, которой невозможно противостоять, неповторимое обаяние и красота царственнейшей из женщин, которая пела ее, – все это очаровывало настолько, что, пока она пела, я как будто действительно видел влюбленную пару, плывущую сквозь ночь по освещенному холодным светом звезд летнему морю. Когда же она отняла пальцы от арфы и, вскинув голову, неожиданно протянула ко мне руки, пока последние ноты песни еще дрожали на ее устах, завораживающие изумительные глаза ее едва не заставили меня податься к ней. Однако я вовремя опомнился, вспомнил о своей цели и остался на месте.
– Ты даже не поблагодаришь меня за мое бесталанное пение, Гармахис? – помолчав, произнесла она.
– О царица, – сказал я очень тихо, потому что у меня срывался голос, – подобные песни не должны слышать сыны человеческие… Скажу правду, они привели меня в смятение, ошеломили, и я почувствовал страх.
– Но тебе нечего бояться, Гармахис, – она весело засмеялась. – Я же знаю, насколько далеки твои мысли от женской красоты и от мужских слабостей. С холодным железом можно спокойно играть, не боясь обжечься.
Про себя я подумал, что даже самое холодное железо можно раскалить добела на жарком огне, но ничего не сказал. Рука моя дрожала, но я снова сжал рукоятку моего смертоносного кинжала. Собственная нерешительность приводила меня в ужас, и я решил довести дело до конца, пока рассудок не покинул меня окончательно.
– Подойди ко мне, Гармахис, – продолжила она ласковым голосом. – Подойди, сядь рядом со мной, и мы поговорим – мне многое нужно тебе сказать. – И она провела рукой по шелковому покрывалу рядом с собой, освобождая мне место.
И я, думая, что это дает мне возможность нанести смертельный удар еще легче и быстрее, встал и сел на прекрасное ложе немного в стороне от нее. Она же, чуть откинув голову назад, смотрела на меня своими томными глазами.
Я решил, что время настало: ее обнаженные шея и грудь были совсем рядом. Огромным усилием воли я заставил себя снова поднять руку, чтобы выхватить кинжал. Но быстрее мысли она перехватила мою руку и нежно сжала ее своими белыми пальчиками.
– На тебе лица нет, Гармахис, – сказала она. – Ты болен?
– Я очень болен! Мне кажется, я сейчас умру, – задыхаясь, проговорил я.
