Алексей Кирпичников - Сталинъюгенд
Петю Бакулева, жившего возле 1-й Градской больницы, взяли днём позже. Около четырёх часов он вернулся на побывку из колхоза. Пока приводил себя в порядок, бабушка подала обед. Едва он начал есть, как в прихожей раздался звонок. Открыв дверь, парень увидел молодого мужчину спортивного телосложения.
— Это квартира Бакулевых?
— Да, а что?
— В домоуправлении идёт проверка, и в ваших документах не обнаружили отметки об оплате квартиры за последние два месяца. Вы бы подошли с квитанциями разобраться на месте.
— А можно завтра? Родители со вчерашнего дня на работе и появятся поздно вечером.
— Мы через полчаса закрываемся, а документы нужны очень срочно. Поищи, пожалуйста, сам.
— Хорошо — пойду, взгляну.
Поняв, что от настойчивого дядьки не отвертеться, Петя быстро разыскал квитанции и отправился с провожатым в домоуправление, оставив недоеденной окрошку. Возле подъезда стояла серая «эмка». Увидев Бакулева, пассажир автомобиля едва различимо спросил:
— Эй, мальчик. Где здесь живут Бархударовы?
Петя и не расслышал толком, что ему сказали.
— У тебя хотят что-то разузнать. Подойди поближе, — посоветовал атлет.
«Поближе» Петю упаковали в машину и повезли на Лубянку. Щупленький «генерал-полковник» совсем затерялся между двумя оперативниками. Ему было очень страшно.
Вернувшись вечером домой после суточного дежурства в госпитале, чета врачей Бакулевых всю ночь и следующий день провела в поисках сына. Ни в моргах, ни в милиции Петю не нашли. В домоуправлении начисто открестились от визитёра, о котором рассказала бабушка. Приёмная НКГБ отозвалась стандартным ответом, что сведениями о школьнике Бакулеве не располагает. Родители передумали, казалось, всё, но не сообразили позвонить кому-то из одноклассников, а молва об арестах школьников до них ещё не докатилась.
На следующий день за профессором Бакулевым спешно прислали из «кремлёвки» — только что доставленному с фронта раненому командарму требовалась срочная операция. Приехав в больницу, Александр Николаевич наотрез отказался заниматься генералом.
— Алексей Андреевич! Вы должны меня понять! Пропал Петя! Никому до этого нет дела! Ни милиции, ни органам! Я совершенно в разобранном состоянии, и не могу работать. Уж будьте так любезны, пока не прояснится его судьба, увольте меня от операционного стола, — твёрдо заявил Бакулев начальнику лечсанупра Кремля Бусалову.
— Александр Николаевич, не паникуйте, пожалуйста. Очень прошу вас начать подготовку к операции, а я тем временем сделаю всё возможное, чтобы прояснить местонахождение вашего сына.
Через 15 минут великому хирургу сообщили об аресте «генерал-полковника» Петра Бакулева и тем самым спасли жизнь другого, всамделишного генерал-полковника — профессор Бакулев выполнил очередную ювелирную операцию.
* * *Прошло трое суток, и ребят перевели в двухместные камеры.
— …Ну что парень, давай знакомиться, — сосед протянул Феликсу руку. — Меня зовут Анатолий. Но вообще-то все кличут — Толян. Фамилия — Сверчков.
— А я — Феликс. Феликс Кирпичников.
— Понял, Феликс… И сколько же тебе годков?
— Пятнадцать… месяц назад исполнилось.
— Давно чалишься?
— ?…
— Ну, сидишь давно?
— А?… Сижу давно… Уже четвёртые сутки.
Анатолий залился непритворным смехом.
— Ну, ты даёшь… Давно! Да ты, почитай, ещё вольный! Ещё полгода домашними пирожками серить будешь… Хотя… в таком возрасте попасть под следствие на Лубянку надо уметь… Тебя, конечно, в первый раз загребли?
— Угу.
— Правильно, на малолетку — не похож, да и место, куда приземлился, большого выбора не оставляет: ты либо оружием баловался, либо политический… Или что?… Немчура тебя заслала мосты подрывать?
— …
— Ладно, о делах горьких потом потрём. Пока тебе надо освоиться, понять — что к чему, а что — почём… Ты попал, считай, в самый лучший цековский санаторий на побережье Крыма… В двухместной камере, да не вдесятером… на чистых простынях… Где ещё такое сыщешь? Кормят тоже от пуза, правда, без разносолов. Слушай, а может, у тебя покурить найдётся?
— Я не курю.
— Жаль…
— А это что?
— Параша. Отлить или похавозить захочешь — крышку открой и гадь на здоровье.
— А меня в первые дни на оправку в туалет водили.
— Ну, это в карантине — там параш нет… Да, не гоняй ты! — одёрнул Толян новичка, увидев, что тот думает о своём.
— «Гонять» — это что?
— Гонять — это вспоминать, как дома сладко… Здесь жизнь тоже вовсю кипит. С утра могут на допрос дёрнуть. Потом — книг море, а ты, пожоже, до них охочь. А можем — в шашки.
— Что, выдают?
— Догоняют и добавляют — сами из хлеба сделаем… вертухаев не спросим.
— «Вертухай» — это кто?
— Вертухай по тюрьме водит и в глазок зырит. Так… первый урок тюремного ликбеза я тебе дал, а по ходу поезда и дальше обучу. Теперь рассказывай, каким ветром тебя сюда занесло? Что-то ты больно соплив для Лубянки.
Феликс почувствовал, что надо как-то отвечать говорливому соседу, но он не умел раскрываться, тем более первому встречному.
— Да я сам не пойму, за что меня сюда…
— Как не поймёшь? Ты что?… Мирно полз по улице… изюм из носа пальцем выковыривал… а тебе вдруг, ни с того, ни с сего — клешни завернули, и прямиком во внутреннюю тюрьму?
— Не-е.
— А как тогда?
— Ну… там сложная ситуация. Я потом расскажу. Сейчас — не хочу, настроения нет.
— Опоздаешь. К следаку поднимут… там глупостей на себя наговоришь и пойдёшь десятерик мотать. А десятка, она о-ох как долго тянется.
— Да нечего мне на себя наговаривать. Ничего я такого не делал.
— Так все поначалу чешут. Лучше расскажи. Я плохого совета не дам. Ты мал ещё — по неопытности оговоришь себя, потом жалеть будешь.
— Буду, значит, буду.
— Как знашь, но имей в виду, я торчу четыре года — все ходы-выходы знаю и плохо тебе не посоветую.
— А сам-то как сюда попал?
— Это, брат, тоже долгая история. Я здесь сейчас на доследовании…
Дверь отворилась, и в камеру вошёл контролёр.
— Вынос параши, потом отбой. До семи утра вставать с кровати и говорить друг с другом запрещено. — Последнюю фразу он адресовал новичку.
Феликс лежал и думал. После трёх дней одиночки, присутствие рядом живого существа казалось просто счастьем. Анатолий, хотя и не вызвал пока доверия, своим балагурством и шутками как-то отвлекал и успокаивал. Но за эти первые тюремные дни в книге жизни Феликса закрылась глава под названием «Детство». Хулиганистый и смешливый парнишка раз и навсегда сделался молчуном и тихушником. В его почти уже сформировавшемся характере появилась ещё одна черта — осторожность.
