Роман Кожухаров - Штрафбат под Прохоровкой. Остановить «Тигры» любой ценой!
Каша, которой накормил взводного Дерюжный, пришлась очень кстати. Федор сразу почувствовал прилив сил. И тело точно стряхнуло вязкий дурман болезненной расслабленности и усталости, и в голове прояснилось, мысли заработали быстрее и четче.
Гвоздеву досталось. Видно, что хлебнул он по полной программе, и физически, и внутренне. Переживает за то, что потерял бойцов. Это говорит о многом. Фаррахова очень жаль – надежный был боец, для отделения Пилипчука это серьезная потеря, да и для всего взвода.
Да что там говорить, каждая потеря – серьезная. Вот хотя бы Фомин… Отличный стрелок, немногословный, твердый, как кремень. Одно слово – сибиряк. В бою, в самом пекле, будет спокоен и несуетлив. Такому если что поручишь, можешь быть уверен, что все сделает.
Коптюк вспомнил, как Фома вместе с Потаповым взялись ликвидировать вражеского снайпера, который не давал житья всему взводу. Было это перед самым началом боев под Понырями. Сработали тогда Потапыч с Фоминым мастерски, даже можно сказать – артистично.
XXIII
Федор, пробираясь по полузасыпанным ходам сообщения, поймал себя на мысли, что подспудно еще одна причина толкает его во что бы то ни стало успеть попасть в роту до начала нового наступления немцев.
Причиной этой была санинструктор Степанида Вольская… Увидеть Стешу, а если повезет, хотя бы одним словом с ней перемолвиться… Федор понимал, что сейчас, когда после боя на перевязочный пункт с передовой потянулись раненые, это практически невозможно. В такие моменты санвзвод работал, не покладая рук.
Под Сталинградом, после одной из бесчисленных кровопролитных атак, старшему лейтенанту довелось оказаться в медсанбате. Он сопровождал своего боевого товарища, замкомвзвода Серегу Белого. Тот получил тяжелое ранение в ногу. Осколком перебило сухожилия и мышцы выше колена.
Сергей боялся, что ногу ему оттяпают и жена, которая осталась в городе Калинине, от него уйдет. Она у него молодая, красивая. Зачем ей безногий? Белый метался на грани между явью и бредом и все бормотал про свою Галю и про свою ногу, и все время хватался за штанину, проверяя, на месте ли нога.
Тогда, под Сталинградом, он сам потерял чувство реальности и не всегда мог отличить, где явь, а где нечто похожее на кошмарный сон. Сегодня, в какой-то момент немецкой атаки, это чувство опять вернулось к нему. Нехорошее, страшное. Все равно что сойти с ума. Как тогда, после очередной немецкой атаки на их рубежи…
XXIV
Белый взял слово с Федора, что тот будет сопровождать его до операционного стола и лично проследит, чтобы доктор не отрезал ногу. В память Коптюка навсегда врезалось одутловатое лицо хирурга. Оно было землистого цвета, заросшее трехдневной щетиной – именно столько врач не спал. Так сказал санитар, который встретился им на выходе из палатки операционной.
Они стояли в длинной очереди ожидающих своей участи. К очереди Белого донесли на носилках, но потом он вдруг испугался этих носилок. Мол, если он будет лежачий, то доктор подумает, что ногу наверняка надо резать. И тогда он вскочил на здоровую правую и держался рукой за плечи Коптюка, его мутило, и он вот-вот мог несколько раз потерять сознание, а очередь неумолимо двигалась. Брезентовые створы палатки проглатывали ее, как будто это было грязно-желтое брюхо кровожадного чудища, которое пережевывало несчастных раненых, тех, чьи жуткие, нечеловеческие крики и завывания раздирали стенки этого грязного брюха чудовища.
У доктора были воспаленно-красные глаза, и по локоть запачканные кровью руки, и большой таз, стоявший в углу палатки. И когда Серега увидел, чем наполнен этот таз, у него случилась истерика. Он начал кричать, что не даст отрезать свою ногу, а врач смертельно усталым голосом, почти шепотом приказывал ему лечь на стол.
У Федора тогда не выдержали нервы, и он схватился за пистолет и кричал, что не даст отрезать ногу своему другу. А доктор все тем же усталым голосом спрашивал, кто впустил в операционную постороннего, и говорил ему, чтобы он вышел. А потом махнул рукой и сказал: «Дело ваше, как хотите…» А потом сказал санитарам, отрешенно-растерянно глядевшим на наган в руках Коптюка: «Обработайте рану и сделайте ему перевязку».
Серега тогда обрадовался, как ребенок, когда ему обработали рваную рану и перебинтовали его драгоценную ногу. «Она не уйдет! Федя, ты понимаешь, теперь она не уйдет!» – все приговаривал он, когда они расставались и Коптюк обещал обязательно навестить товарища через пару дней, если останется жив.
А через два дня, когда он вырвался в медсанбат, он узнал, что у Белого началось нагноение, его залихорадило, а потом он умер от гангрены… Да, Коптюк готов был тогда пристрелить того врача, потому что они с Белым вместе погибали под немецкими пулями, но в итоге умер Белый. А ведь доктор мог тогда не махнуть рукой на выходку старшего лейтенанта Коптюка, мог дать делу ход. И тогда, вполне возможно, Федор Коптюк воевал бы сейчас в этом штрафном батальоне не офицером постоянного состава, а рядовым бойцом, искупающим свою вину переменником.
XXVI
Пересечь неширокую полосу земли, отделявшую рубеж первого оборонительного рубежа от второго эшелона, оказалось дело непростым. Вся земля была сплошь изрыта воронками, среди которых попадались и совсем широкие, и диаметром поменьше. Поверхность грунта, издырявленная фашистскими 82-миллиметровыми минами, снарядами немецких танков и «самоходок», была сплошь обожжена.
Не видно было даже клочка живой травы или сохранившего листву кустика. По самому грунту, обезображенному, неживому, стелился мутный дым вперемешку с пылевой взвесью, которые заволакивали взгляд, лезли своей вонючей горечью в нос, забивая горло, затрудняя дыхание.
Федору казалось, что самый страшный удар принял на себя его взвод, но от открывшейся ему сейчас картины пахнуло такой мертвецкой жутью, что он действительно испугался. Господи, неужто никто не выжил здесь? Артиллеристы, бойцы Дударева… Тихий, едва различимый звук пробрался будто сквозь душную перину одуряющей немоты. Человеческие голоса, даже смех!..
За очередной насыпью, которая была делом рук не человека, а вражеского снаряда, старший лейтенант обнаружил двоих бойцов в компании 76-миллиметрового орудия. Денисовские!.. Покрытые толстым слоем бурой пыли с головы до подошв ботинок, они сидели на ящиках от снарядов, а вокруг все пространство воронки было усеяно стреляными гильзами.
На гильзах и внутри открытых настежь пустых ящиков тоже лежал толстый слой пыли. И орудие от дульного тормоза до станины тоже было покрыто этой пылью, и Федору стало казаться, что все они – и артиллеристы и их пушка – уже срослись с этой глинистой землей, в утробе которой они укрылись. С боков и спереди стенки воронки были подработаны саперными лопатками и приспособлены под ведение стрельбы.
