Альберто Васкес-Фигероа - Гароэ
– Неслыханно!.. – почти всхлипнул доминиканец. – Вам придется за это ответить, капитан.
– Разумеется, только в свое время и перед тем, кто сумеет понять, что подчиненные для меня важнее какого-то безумца, который слывет колдуном и стоит одной ногой в могиле, даже толкать-то его туда не потребуется… – Показав театральным жестом, будто желает обнять и защитить солдат, которые с нетерпением ожидали, когда им передадут бурдюки с водой, он с вызовом спросил: – Или, может, вы считаете, что жизнь этих христианских юношей стоит меньше, чем жизнь старого язычника?
Измученный монах, несомненно, имел благие намерения, однако бедняга не был в достаточной степени наделен умственными или ораторскими способностями, чтобы противостоять человеку, который, как большинство людей, облеченных властью, проявлял необычайную ловкость в подтасовке фактов и оправдании преступлений.
В доказательство, что он не шутит, капитан Диего Кастаньос не придумал ничего лучше, как слегка постучать ногой по табурету, словно его забавляла возможность поиграть жизнью приговоренного.
– Пока удерживается на ногах… – прокомментировал он. – Но я сомневаюсь, что он устоит, если ударить как следует, то есть мне больше нечего сказать. – Он повернулся непосредственно к Гонсало Баэсе, чтобы добавить: – Ты же водишь дружбу с этими скотами и, думаю, уже говоришь на их языке, вот и постарайся, чтобы до них дошло, что мое терпение исчерпано: у них есть пара минут, чтобы отдать воду или попрощаться со стариком.
Антекерец понял, что капитан говорит серьезно, взглянул в бесстрастное лицо Тенаро, на котором можно было прочитать, что тот нисколько не боится смерти, и, поразмыслив какое-то мгновение, повернулся и подошел к туземцам, которыми командовал великан Тауко.
Они перекинулись несколькими словами и приблизились все вместе, но, прежде чем они передали бурдюки солдатам, капитан Кастаньос вытянул вперед руку и воскликнул:
– Секунду! Пусть никто не трогает эту воду, пока дикари сами ее не попробуют! Им ничего не стоило ее отравить.
Лейтенант Гонсало Баэса взорвался: было ясно, что подобное обвинение переполнило чашу его терпения.
– Вы считаете меня способным на подобную низость? – воскликнул он. – Вы и правда воображаете, что я принял участие в заговоре, чтобы отравить соотечественников?
– Ты мне тут не кипятись, Баэсуля! Не кипятись! Мне это даже в голову не приходило, однако мне известно, что у тебя женка – краля, и она могла запросто обвести тебя вокруг пальца. – Капитан кивнул подбородком в сторону островитян, сказав в заключение: – Пусть пьют и убираются восвояси, тогда вопрос исчерпан.
Разъяренному лейтенанту пришлось сделать над собой невероятное усилие, чтобы не броситься на своего командира со шпагой в руке. Он вовремя сообразил, что этим все погубит, и, немного поколебавшись, повернулся к туземцам и попросил их напиться вдосталь.
Тауко и его товарищи несколько опешили от такого странного предложения, но все же подчинились, поднесли бурдюки ко рту и начали пить взахлеб, не прерываясь, – так, что драгоценная жидкость текла по лицу, смачивала грудь и лилась на сухую землю. Присутствующие смотрели на это с тоской, почти с отчаянием.
Великан громко рыгнул, словно хотел этим показать, что достиг предела своих возможностей, и вскоре трое его товарищей тоже остановились и застыли в ожидании; выражение их лиц по-прежнему свидетельствовало о том, что они пребывали в явной растерянности.
Воцарилось долгое и напряженное молчание.
Капитан стоял, не шелохнувшись и не сводя глаз с островитян, словно ожидая, что они вот-вот рухнут замертво, он изучал их лица в поисках малейшего признака страха или недомогания и спустя несколько минут, которые тянулись целую вечность, нехотя кивнул:
– Ладно! Пусть оставляют воду и проваливают… – Он повернулся к сержантам и приказал: – Снимите старика, и пусть люди попьют, но в меру: сейчас каждому по черпаку, и еще по одному – вечером.
Он повернулся и исчез в глубине своей хижины.
15
Даже человеку, не знавшему столь необычного «языка», было ясно, что каденция первого свиста, пронзившего ночь, судя по всему, содержала вопрос.
Последовал короткий, отрывистый ответ, исключавший возможность дискуссии: сухое «да» или «нет» на четко поставленный вопрос.
Проблема заключалась в том, как понять, утверждение это или отрицание. Проведя на острове несколько месяцев, неугомонный сержант Калисто Наварро так этому и не научился.
Он постоял, наклонив голову и прислушиваясь, пытаясь определить, с какого близлежащего холма или дальнего леса доносятся не поддающиеся расшифровке сообщения, однако только и смог заключить, что, нарушая вековой уклад, дикари в большинстве своем в полночь не спали и свистели как с севера, так и с юга, востока и запада.
Растущая луна вызвала в его памяти знамена, реющие впереди грозных полчищ мавров во время бесчисленных сражений, в которых ему довелось принимать участие. А когда она вот-вот должна была скрыться за холмом, сержант понял, что опасность неизбежна, а потому спустя несколько минут он ворвался в хижину, чтобы растолкать своего командира.
– Проснитесь, капитан! – настойчиво умолял он. – Проснитесь, пожалуйста!
Кастаньос в тревоге открыл глаза.
– Что стряслось, Наварро? – пророкотал он. – Что это ты так раскричался?
– Слава богу! – прозвучало в ответ.
– Почему «слава богу»? – спросонья недоумевал капитан, приподнимаясь на своей походной кровати.
– Потому что вы проснулись.
– А чего ты ждал, скотина, ведь ты чуть не вывихнул мне плечо?
– Просто больше никто не проснулся. – Ответ суетливого сержанта совсем сбил капитана с толку. – Остальные не открывают глаз, даже если их пинать ногами.
– Как такое может быть?
– Не знаю.
– Они мертвы?
– Нет, но они в беспамятстве. Даже Фернан храпит как боров.
– Ты пил воду, которую принесли дикари? Сержант отрицательно мотнул головой.
– Вечером – нет, – смущенно сознался он. – Она показалась мне слишком соленой, и я решил попить из вашего кувшина.
– Проклятые сукины дети!
Тут капитан Диего Кастаньос понял – никаких других объяснений ему не понадобилось, – что попал в грязную ловушку: дикари не посмотрели на то, что их четверым товарищам пришлось вдоволь напиться из бурдюков, а потом спать без просыпу несколько часов кряду, лишь бы враги последовали их примеру.
Он натянул сапоги, схватил оружие, выскочил наружу и вскоре сам убедился в том, что все, начиная с сержанта Фернана Молины и кончая последним рекрутом, даже брат Бернардино де Ансуага, лежали бревнами и никак не реагировали на пощечины.
