Ф. Мюльбах - Шестая жена короля Генриха VIII
— Напротив, ты должна сделаться его избавительницей и спасительницей. Только для этого ты обязана исполнять все, что я тебе поручаю. Прежде всего сообщи мне о результате вашего сегодняшнего свидания. Он не сомневается в том, что ты — королева?
— Нет, он так твердо верит в это, что готов присягнуть в том над Святыми Дарами. Точнее говоря, Сэррей верит теперь, когда я обещала публично дать ему знак в доказательство того, что он действительно любим королевой.
— Какой же это знак? — спросил граф с заблестевшими от радости глазами.
— Я обещала, что на предстоящем большом турнире королева пожалует ему бант со своего корсажа и что в этом банте он найдет письмо от нее.
— Вот достойная удивления мысль! — воскликнул граф Дуглас. — Подобную вещь способна придумать только женщина, жаждущая отмстить за себя. Таким образом королева явится собственной обвинительницей и сама даст нам в руки доказательства своей виновности. Единственная трудность заключается в том, чтобы, не возбуждая подозрений королевы, заставить ее надеть этот бант, а потом отдать его Сэррею.
— Она сделает это по моей просьбе, потому что любит меня и в угоду мне согласится последовать моим внушениям, думая оказать этим дружескую услугу, — промолвила леди Джэйн. — Я берусь отвести ей глаза. Королева добродушна и уступчива; у нее не хватит духа огорчить меня отказом.
— А я между тем уведомлю короля; собственно, я остерегусь браться за это дело сам, хорошо зная, насколько опасно входить в клетку голодного тигра с принесенным ему кормом, потому что зверь при нестерпимом голоде способен откусить и руку, угощающую его сырым мясом.
— Как? — с ужасом подхватила леди Джэйн. — Но ведь тогда король, пожалуй, не удовольствуется карой своей супруги, а обрушит свой гнев и на того, кто в его глазах должен быть ее любовником?
— Разумеется! Но ты сама спасешь его и освободишь. Ты отворишь двери его темницы и даруешь ему свободу, а он тогда полюбит тебя, спасительницу его жизни!
— Отец, отец, вы затеяли опасную игру, и может статься, что благодаря этому вы сделаетесь убийцей родной дочери. Выслушайте же, что я вам скажу: если его голова падет, то я наложу на себя руки; если вы сделаете меня его убийцей, то сделаетесь моим палачом; тогда я прокляну вас и обреку на муки ада. Что прока мне в королевской короне, если она обагрится кровью Генри Говарда? Что мне слава и почести, если не будет его, чтобы любоваться моим величием, и если блеск моего венца не отразится в его сияющих взорах? Поэтому защищайте его, берегите его жизнь, как зеницу своего ока, если желаете, чтобы я приняла королевскую корону, которую вы мне предлагаете с тем, чтобы король Англии снова был вассалом церкви!
— И чтобы весь благочестивый христианский мир прославлял Джэйн Дуглас, благочестивую королеву, которой удалось святое дело привести непокорного и отпавшего сына церкви Генриха Восьмого с полным раскаянием к святейшему отцу в Риме, единому освященному главе церкви. Воспрянь духом, дочь моя, воспрянь, не страшись! Пред тобою высокая цель, и тебя ожидает лучезарное счастье! Святая мать наша церковь благословит тебя и прославит, а Генрих Восьмой наречет тебя своею супругой.
X
УЗНИЦА
Все еще было тихо и спокойно в Уайтгольском дворце, и никто не слыхал, как леди Джейн Дуглас покинула свою спальню и промелькнула тенью по коридору. Никто не слыхал этого, и ничей глаз не бодрствовал и не видел происходившего теперь в комнате королевы.
Она была одна, совершенно одна. Служанки все спали по своим комнатам; королева сама заперла изнутри двери прихожей, помимо которых не было другого хода в ее будуар и спальню. Таким образом, она была вполне изолирована и защищена от внешнего вторжения.
Пользуясь этим, Екатерина стала с лихорадочной торопливостью кутаться в длинный черный плащ, накинула капюшон на голову, низко надвинув его на лоб; под этим одеянием ее фигура стала совершенно неузнаваема.
Потом она нажала пружинку в раме картины, которая тотчас отскочила от стены, обнаруживая в ней выход, куда было легко проникнуть человеку.
Молодая женщина прошла в отверстие, не забыв осторожно запереть за собою эту потайную дверку, замаскированную картиной, и некоторое время продвигалась вперед внутри углубления в стене, пока не нашла ощупью новой кнопки на стене. Она нажала ее, и теперь у нее под ногами открылась опускная дверь; из отверстия люка лился слабый свет, позволявший различить узкую лесенку. Тогда Екатерина легкими шагами спустилась вниз по ступеням, у подножия лестницы в третий раз нажала потайную пружинку, и снова пред нею распахнулась дверь, через которую королева вошла в большой зал.
— О, — прошептала она, переводя дух от усталости, — наконец-то зеленый садовый зал!
Она побежала через зал к следующей двери и, отворив ее, позвала:
— Джон Гейвуд?
— Тише, тише!… потихонечку, чтобы стража, бродящая взад и вперед за дверью, не услыхала нас! Идите! Пред нами еще далекий путь. Не станем мешкать!
Она снова нажала скрытую в стене пружину, и опять дверь открылась. Но, прежде чем запереть ее, Екатерина взяла со стола стоявший там зажженный фонарь, который должен был осветить предстоящий ей темный и трудный путь.
Затем королева заперла за собой дверь и вместе с шутом вступила в длинный, темный коридор, на конце которого находилась лестница. Они стали спускаться вниз. Бесконечное число ступенек вело, туда, и, по мере того как они спускались, воздух все сгущался и сгущался, а ступени становились все сырее. Гробовая тишина окутывала их; не доносилось ни малейшего звука, не было слышно шума жизни…
Наконец они очутились в подземном ходу, протянувшемся на громадную длину.
Екатерина обернулась к Джону Гейвуду; фонарь освещал ее лицо, которое казалось бледным, но выражало твердую, решимость.
— Джон Гейвуд, подумайте еще раз! — промолвила королева. — Я не спрашиваю, хватит ли у вас храбрости, так как знаю ваше мужество. Но я хочу знать, хотите ли вы употребить эту храбрость в дело ради своей королевы?
— Ради королевы — нет, но ради благородной женщины, которая спасла моего сына, — да!
— Тогда вы должны стать моим защитником, если на нашем пути предстанут какие-либо опасности. Но, если того захочет Бог, с нашей головы не спадет ни волоса. Идемте!
Оба они стали торопливым шагом подниматься в полном молчании по подземному ходу и наконец дошли до места, где ход несколько расширялся, превращался в небольшую комнатку, по стенам которой было устроено несколько сидений.
— Теперь мы прошли половину дороги, — сказала Екатерина, — отдохнем здесь немного.
