Эльвира Барякина - Аргентинец
— «Человек — это звучит гордо»?[19] Какой человек, позвольте спросить? Они разные бывают.
Он не особо разбирался в творчестве Максима Горького, Демьяна Бедного и иже с ними, просто их имена слились с тем, против чего Жора был намерен бороться до конца.
— Неужели в русской литературе не о ком больше говорить? — возмущался он. — Саша Пушкин, Лева Толстой, Коля Гоголь…
Девочки в немом изумлении смотрели на него.
— Да как ты смеешь так их называть?! — ахнул учитель. — Ведь это кощунство какое-то!
— Купин — сам поэт, — подсказали с задних парт. — Он Пушкина за родного брата считает.
Это действительно было так: каждый раз, когда Жора брался за любимые книги, его охватывало чувство преемственности и родства.
— Только дураки думают, что Пушкин родился в виде священного бронзового бюстика, — презрительно сказал он.
— Вон из класса! — прошептал учитель.
Вскоре на стене мужской уборной появился стишок:
Преподавал литературу,Готов был на нее молиться.Отлил из дряни пулю-дуру,Которой впору застрелиться.
Прозвище Пуля-Дура накрепко прилипло к словеснику, а бывший отличник Георгий Купин сразу скатился чуть ли не на последнее место в классе: педагоги считали его опасным и на всякий случай огораживали тылы плотным частоколом из единиц.
2
Коля Рукавицын встретил Жору у гардероба. Лицо его было бледно.
— Слыхал? Большевики откупились от немцев — подписали мирный договор на их условиях. Вот, смотри!
Он сунул ему переписанный от руки текст. Жора читал и не верил своим глазам: на западе границы России откатились чуть ли не до владений Московского княжества, Украина признавалась независимым государством, немцам гарантировался привилегированный статус — их собственность не подлежала национализации, они могли беспошлинно вывозить любые товары и получать компенсацию за имущество, пострадавшее во время войны. Россия должна была выплачивать Германии и ее союзникам царские долги, армия и флот распускались, черноморские корабли передавались врагу…
Большевики отобрали у своих граждан все права, но оставляли их за немцами.
— Правительство даже не осмелилось опубликовать это, — произнес Рукавицын.
Жора вернул ему бумагу.
— Пойдем, — проговорил он упавшим голосом.
В классе творилось невообразимое: гимназисты скакали по партам, девчонки визжали, звенели перья в коробках. На доске было написано: «Да здравствует Россия!» и «Долой Брестский мир!»
Пуля-Дура метался между рядами:
— Тише, ребятки… Умоляю вас, тише!
Отчаявшись, он без сил опустился на стул, снова вскочил — брюки сзади были испачканы мелом (кто-то нарочно измазал сиденье). Класс притих, ожидая реакции, но Пуля-Дура ничего не заметил.
— Товарищи ребятки! — возвысил он голос. — Я понимаю ваше негодование, но вы еще слишком юны, чтобы понимать значение международной политики. Наша задача — учить и учиться, чтобы слепить из вас достойных людей.
— Из себя сначала человека сделайте! — выкрикнул Жора и оглянулся на класс. — Вы как хотите, а я тут время тратить не буду.
Жора привык, что с него берут пример: он был заводилой, судьей на поединках и защитником мелкоты, когда старшие давили из нее «масло». Это из-за него семиклассники носили шинель внакидку и таскали ранец не за спиной, а в руках. Но когда он вышел из класса, никто не последовал за ним, даже Коля Рукавицын.
В коридоре Жора услышал насмешливый голос одного из «ремесленников»:
— А что вы хотели от графского родственника?
— Пусть с ним Губчека разбирается! — надрывно крикнул Пуля-Дура.
ГубЧК — это губернская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией, саботажем и спекуляцией. На всех заборах висели информационные листки с ее приказом номер один: запрещено скапливаться на улицах — патруль после двукратного предупреждения открывает огонь. Все граждане и организации обязаны доносить о призывах к свержению советской власти по телефону 9-43 или являться с докладом на Малую Покровскую — в особняк, реквизированный у Кузнецовых.
Во дворе возчики стаскивали с дровней дохлую лошадь, привезенную для мясных обедов. Вокруг нее столпились радостные «контролеры»:
— Щей наварим, а то суп из воблы вот уже где сидит!
Жора вышел на Тихоновскую, поднял воротник, спасаясь от ветра. Благородная злость погасла: ну, бросил гимназию — а дальше что? Если большевики останутся у власти, аттестата зрелости у него не будет, и университета, скорее всего, тоже.
Странная штука — власть. Нет разницы, государственная она или гимназическая, все совершается по одному принципу: никакое начальство не может контролировать всех — подчинение добровольно. По какой причине дети трепещут перед географом и плевать хотели на Пулю-Дуру? Уроки и у того и у другого — скука смертная, но географ, если что, так врежет линейкой — две недели будешь с синяком ходить, а Пуля-Дура только и способен блеять: «Тише, ребятки!» Первый — скотина, мерзавец, но он сразу дает понять, кто тут главный; второй хочет понравиться всем, заигрывает, жаждет мира и покоя, но, по большому счету, всех боится и всех ненавидит.
Та же история с большевиками и Временным правительством. Власть только тогда власть, когда ты не сдаешься при первом крике неодобрения и изо всех сил защищаешь свое право руководить. Глупо надеяться: вот народ наделит меня полномочиями и пойдет за мной, ибо сам меня выбрал. Народ слушает только того, кто готов перегрызть горло за место вожака. И это правильно: чтобы руководить, нужны стальные когти, нужны челюсти, нужны горящие глаза… Все это есть у большевиков и нет у их малокровных противников. Поэтому Ленин с Троцким все еще сидят в Кремле, а не в Бутырке.
У церкви Святого Тихона Амафунтского несколько человек кололи лед на тротуаре. Жора приблизился: пожилые дамы в оренбургских платках, усатые господа в пальто с каракулевыми воротниками… Рядом на ветру ежился мальчишка-красногвардеец, топтался с ноги на ногу, дул на заледеневшие пальцы.
— Эй вы, буржуи, пошевеливайтесь! — кричал он на работников. — До вечера, что ли, копаться будете?
Две барышни перекладывали сколотый лед на носилки: в одной из них Жора признал Елену.
— Ты что тут делаешь?! — подлетел он к ней.
Елена уронила лопату:
— Маму с папой арестовали… А мне велели сюда… — Она тряслась, как подбитый зайчик.
Красногвардеец нацелил винтовку на Жору:
— Ну-ка пшел отседа!
