Юрий Дольд-Михайлик - И один в поле воин
— Нет.
— Почему?
— Лора ещё ребёнок, наивный ребёнок. Она может не отличить обычной влюблённости от подлинной любви…
— Ты прав… Как же ты решил поступить?
— Теперь мы уже знакомы. Она немного узнала мой характер, я буду переписываться с нею чаще, чем до сих пор. А зимой, когда мне будет положен очередной отпуск, снова приеду в Мюнхен, чтобы поговорить с ней серьёзно.
С минуту Бертгольд колебался. Может, поднажать, ускорить события? Но это будет невежливо, неумно, и генерал согласился с Генрихом.
— Правильно, Генрих, разумно! Хвалю и совершенно согласен с тобой… Давай условимся: четвёртого февраля день рождения Лоры, в этот день…
— Вы думаете, что мой разговор о будущем будет подарком для Лоры?
— О, безусловно!.. По крайней мере я ей докажу, что это так, — поправил себя генерал. — А теперь идём завтракать.
Бертгольд обнял Генриха за талию и повёл его в столовую, где их уже ожидали Лора и фрау Эльза. Бертины не было, хотя она накануне и шепнула Генриху, что непременно придёт позавтракать с ним — на прощанье.
Беззаботно и весело прошёл в семье Бертгольда последний день отпуска Генриха. Все были веселы и возбуждены. И во время прогулки, и в бильярдной, где дочка ставила ставку на Генриха, а мать на своего Вилли, и за обедом генерал иначе не называл Генриха, как своим сыном, весело подмигивая фрау. Он чувствовал себя рыбаком, который после долгого и томительного ожидания поймал здоровенного окуня. Да и у Генриха фон Гольдринга не было оснований для недовольства. Обручение отодвинулось на несколько месяцев, а мало ли что может случиться за это время. Но теперь он, безусловно, может рассчитывать на всяческую поддержку своего тестя. А не у каждого офицера такой патрон, как гестаповский генерал, да ещё друг самого Гиммлера. Увидим, кто же действительно рыбак, а кто рыбка!
Что касается фрау Эльзы и Лорхен, то они буквально млели от счастья. «Очевидно, утренний разговор с Бертгольдом для них не секрет», — решил Генрих.
Вся семья Бертгольда поехала на вокзал провожать Генриха. Проводы были немного печальные. Фрау вытирала сухие глаза платочком, а Лора, бросившись Генриху на шею, искренне расплакалась. Бертины на вокзале не было.
На грани смерти
Как всегда, в субботу Моника принялась за генеральную уборку своей комнаты. Она уже вымыла и вычистила всё, что можно было помыть и почистить, а теперь мягкой белой фланелькой перетирала безделушки. Милые и такие дорогие сердцу сувениры! Вот эту красивую бонбоньерку Монике подарил отец, когда ей минуло восемь лет. Как гордилась тогда девочка тем, что там внутри лежали не конфеты, а настоящий золотой медальон. И никому в тот день — ни маме, ни Жану, ни тем более ей самой — даже не приходило в голову, что через несколько лет в этот медальон придётся вставить маленькую карточку — последний снимок отца.
А вот этот туалетный прибор — подарок мамы в день конфирмации. Боже мой, как далеко это все отодвинулось, и какой глупой девочкой была она тогда! В белом платье, с белыми цветами в руках она чувствовала себя королевой, которой подвластно все на свете. Ведь это для неё так ярко сияло солнце, для неё расцвели эти нарциссы, которые венком лежали на голове и так сладко пахли. Для неё так торжественно и величаво пел орган.
Моника в тот день летала, словно на крыльях, а Жан всё время дразнил её, что она «невеста Христа» и даже мельком не может взглянуть на кого-либо из мальчишек. Жан тоже приготовил ей в тот день подарок — маленький бронзовый бюстик Вольтера. Как хохотал над этим подарком дядя Андре, муж маминой сестры! Он говорил, что подарок никак не соответствует нынешним событиям, и они с Жаном завели долгий спор о Вольтере. Жан доказывал, что Вольтер самый светлый ум Франции, а дядя Андре твердил, что он просто умный циник, на словах прославлявший разум и свободу, а сам выслуживавшийся перед аристократами, меценатами, потому что в душе у него нет ничего святого…
О, Моника теперь совершенно согласна с дядей. Она ненавидит Вольтера за то, что он так насмеялся над её кумиром Жанной д'Арк. Действительно, у него не было ничего святого, ни капельки любви к Франции, если он мог так издеваться над её героиней.
В комнате Моники висит репродукция картины, на которой Жанна изображена во главе войска в доспехах, с мечом в руке. Каждый вечер, ложась спать, Моника глядит теперь на эту репродукцию с мольбою, ища поддержки у вечно живой дочери Орлеана.
Да, Моника тоже мечтает о подвигах во славу Франции, во славу родины, потому что она так же, как Жанна д'Арк, ненавидит врагов своего народа. Чего бы не сделала девушка, чтобы освободить родную землю от оккупантов! В бессонные ночи, ворочаясь в постели, она лихорадочно перебирает в мыслях все способы, какими можно отомстить завоевателям и приблизить час победы. И какие только героические поступки не приходят ей в голову. Но мечты мигом рассеиваются, стоит ей только услышать шаги караульных, которые ходят у входа в штаб дивизии. Эти шаги, такие тяжёлые и гулкие в ночной тишине, словно удары, падают ей на грудь, гнетут мозг, не дают покоя.
А утром, поднявшись после бессонной ночи, Моника должна помогать матери и прислуживать в ресторане тем самым людям, которых она так ненавидит. Правда, она это делает по приказу Франсуа. Пьяные офицеры часто ведут чересчур откровенные разговоры. Одного их неосторожного слова бывает достаточно, чтобы партизаны поняли суть той или иной операции, которая готовится против маки или местного населения. Но как мало таких фраз она могла передать Франсуа!
Её родной брат Жан сейчас где-то в горах с маки. Девушка тоже хотела уйти с Жаном, но Франсуа строго запретил ей оставлять Сен-Реми — он считал, что лучшего связного трудно подыскать. А теперь, когда в гостинице её матери поселился Генрих…
Моника ловит себя на мысли, что назвала барона фон Гольдринга, штабного немецкого офицера, по имени, и краснеет. Последнее время она не узнает себя. До сих пор всё было ясно и просто: Моника обязана давать уроки Гольдрингу для того, чтобы завязать с ним дружеские отношения и использовать его болтливость. Девушка, которая до сих пор не улыбнулась ни одному немецкому офицеру, даже улыбкой официантки, должна согласиться на то, чтобы часами вести чуть ли не приятельские разговоры с этим выхоленным бароном, приветливо здороваться и прощаться с ним, даже время от времени бросать в его сторону кокетливые взгляды. О, как нестерпимо было все это вначале!
После урока Моника прибегала к себе в комнату, бросалась на кровать. Как хорошо, что у неё была эта маленькая крепость — её комната. С детства знакомый мир, знакомые мирные вещи, они, как друзья, обступали её, словно говоря: «Тут ты можешь быть сама собою, это ничего, что по временам ты нас не замечаешь, не надеваешь красивых платьев, которые раньше так тешили тебя, не открываешь крышки пианино, хоть так любила играть когда-то. Не ставишь на стол свежих цветов, без которых не представляла себе жизни. Мы знаем, ни разу с начала оккупации ты не была ни в кино, ни в театре, и догадываемся почему. Ведь ты носишь в сердце траур. Мы хвалим тебя, мы довольны тобою, миленькая Моника! Нет, ты ни предала нас, свой дом, свой город, родную Францию. Ведь ты должна так сделать, чтобы вернуться к нам свободной и счастливой». А Жанна д'Арк глядела на неё со стены и ласково улыбалась.
