Валерий Елманов - Не хочу быть полководцем
Вот от его-то пяти сыновей и пошло разрастаться древо. Ввысь уже не тянулось – и хотелось бы, да не получалось, – зато вширь раздалось дальше некуда и спустя три столетия насчитывало несколько десятков княжеских родов. Иные со временем засыхали, как, например, потомство второго сына Романа, известных как князья Осовицкие. Другие влачили жалкое существование: одно название «князь», а присмотришься – лапотный. Третьи, вроде Оболенских, оставались крепки, то и дело давая новые побеги-отростки, которые сами потом неоднократно разделялись.
Одним из таких побегов был Иван Андреевич Оболенский, за свою мстительность и злопамятность прозванный «долгой рукой». От него прозвище перекочевало к сыну Владимиру, а семерых внуков Ивана Андреевича именовали не иначе как Долгорукие. Мужское потомство дали только четверо из них: Симеон, Федор Большой, Михайла да Тимофей, но и этого хватило, чтобы сравнительно увесистое дедово наследство расползлось по крохотным вотчинам-деревенькам, и, чтобы как-то поддержать себя, каждый выбирал разный путь.
Сыны старшего Владимировича, Симеона Шебановского, прозванного так по названию унаследованного им села Шебановка, – Юрий, Михайла да Андрей – тяготели к ратной службе и все стали воеводами, регулярно отправляясь в многочисленные походы, куда ни повелит царь-батюшка. У Федора Большого по прозвищу Завальский – снова из-за названия вотчины – близнята Михайла и Никита столь удачливы не были, зато так крепко дружили, что даже сынов своих нарекли одинаково – у одного Андрей да Василий и у другого так же. Все они подвизались в Новгороде у архиепископа, но не по духовной линии, а воеводами в его особом, так называемом владычном полку.
Михайла Владимирович, сызмальства прозванный за легкость походки Птицей, своих сынов норовил возвеличить тоже через ратные подвиги. О нем, признаться, я вообще мало что знаю – среди его детей Андреев не имелось, потому его потомство меня не интересовало.
Тимофей был четвертым из внуков Ивана Андреевича. Он всю жизнь старался вскарабкаться наверх через обретение выгодных родичей. Да ему и деваться было некуда. Помимо трех сыновей Тимофей Владимирович имел аж семь дочерей. Вот и считай, что останется в наследство любезным сынам, если каждой выделить в приданое хотя бы по две-три деревеньки.
Потому Тимофей и женил старшего сына Ивана по прозвищу Рыжко на Евпраксии, урожденной Шереметевой, которые доводились дальней родней самому государю. Но не повезло Ивану – тесть его, Иван Большой Шереметев, оказался в опале. С другим сыном, Романом, вновь приключилась осечка. Понадеявшись на царева любимца Алексея Адашева, женил он его на Пелагее, урожденной Адашевой-Ольговой, но грянула опала, и ожидания не сбылись.
С третьим – Андреем – тоже получилось не так, как хотелось бы. Расчет на братьев Воротынских оказался ошибочным. Были братья в чести у государя, а старший, Владимир, на чьей дочери Анастасии женил своего сына князь Тимофей Владимирович, под Казанью и вовсе командовал царевым полком, но и тут промашка – на этот раз в планы Долгорукого вмешалась скоропостижная смерть Владимира Воротынского. Подвел тесть своего зятя. Дядья Анастасии тоже оказались не лучше – хоть и не померли, зато угодили в опалу. Оба. И что делать? Ну не разводить же Андрея с Анастасией – грех. Словом, не повезло старому Тимофею. Старался как лучше, а получилось… как водится.
Сыны постарались учесть ошибки своего отца, но тоже подошли к этому вопросу по-разному. Старший и средний рассудили так: раз с боярами да князьями дело ныне иметь опасно – сегодня он на коне, а завтра на колу, так чего же проще, значит, надо пытаться добиться всего самому. То же самое заповедовали они своим сынам. Точнее, заповедал один Иван – Роман был бездетен, да и умер рано, погибнув в одном из первых сражений с ливонцами.
А вот меньшой, который Андрей, рассудил иначе. Да ему и деваться было некуда. Еще за год с небольшим до взятия царем Полоцка он изрядно оконфузился как полководец. Честно говоря, я так и не понял, какой полк он возглавлял в пятнадцатитысячной рати князя Андрея Курбского, да оно и неважно. Главнее иное – русское войско, невзирая почти на четырехкратное превосходство в людях, было наголову разбито под Невелем.
Возможно, что лично Долгорукий ни в чем не виноват – но оно уже не имело ни малейшего значения. У Иоанна была очень хорошая память, и он никогда не забывал тех, кто проигрывал битвы, да еще имея при этом столь солидный перевес.
К тому же это сражение – особое. Тот, кто служил под началом будущего беглеца, пускай и временно, считаные месяцы, не больше, навсегда терял его расположение. Получалось, что вылезти за счет ратных и полководческих способностей не выйдет, как ни тщись.
Оставалось вернуться к старой отцовской задумке, хотя Андрей Тимофеевич был согласен с братьями – и впрямь опасно выдавать дочь замуж за князя или боярина. Ненадежно по нынешним временам. Значит, надо отдать свою единственную дочь Марию, благо что уродилась красавицей, в царский род.
За кого именно? Ну тут уж выбора нет. Старшие – царь Иоанн да его двоюродный брат Владимир Андреевич Старицкий – давно женаты, а из их сыновей надежда только на Василия Владимировича. Тот хоть ровесник Марии, которая лишь на три месяца постарше его, а царевич Иван пускай будет и повыгоднее, но ему всего пятнадцать. Это в зрелые лета полтора года разницы никто не увидит, а в столь юные – о-го-го. Да и потом, пойди узнай, когда царь вздумает женить своего наследника. Если даже в двадцать лет и то поздно. Марии-то в ту пору пойдет двадцать третий, так что все одно – на перестарка никто и не глянет.
Но не вышло у Андрея Тимофеевича с задумкой. Дважды он с дочкой катил через владения князя Старицкого, дважды останавливался у него – дескать, распутица, то да се. Толку же – пшик. Скорее уж напротив – один убыток. Наряды – купи, себе новое платье тоже справь, а украшения, а притирания, а румяна с белилами? Словом, из шести деревень, что ему достались от отца, две пришлось продать, да и то денег хватило едва-едва.
Вообще-то деревеньки, как с тоской вспоминал Долгорукий, стоили вдвое больше, но теперь, по новому уложению, иных покупателей, кроме царской казны, не сыскать – не положено, а как оценивает государство, рассказывать ни к чему. Что шестнадцатый век, что двадцать первый, а власть такая же скупая. Долгорукий дошел уже до того, что начал подумывать про Бирючи, но их продавать он не имел права, ибо они были поместьем, которое дадено за службу, а не вотчиной. Потому пришлось кое-как укладываться в ту сумму, которая имелась.
И правильно сделал. Не знаю, как его вотчинные деревеньки, не бывал, но эта предстала передо мной словно из детских киносказок. Увидел я ее как-то сразу, вдруг. То ничего и никого, а поднимешься на холм, и сразу под ним тебе неожиданно открывается живописная картина.
