Эли Берте - Потерянная долина
– Пойдемте, сударь, я готов! – воскликнул Вернейль.
– Постой, полковник, не торопись, – вмешался Раво. – Одумайся... Император шутить не любит, и когда узнает, как глупо ты женился, будет очень раздражен.
– Арман де Вернейль, – возвысил голос граф, – вы должны стать супругом несчастной обольщенной девушки, вы должны стать отцом своему ребенку!
– Я не колеблюсь, граф. Галатея и сын заменят мне все.
Арман взял старика за руку и повел его к шатру. Раво последовал за ними, ворча:
– Усы бы дал себе вырвать, только бы не было этого! Вот как кончается комедия. Бедный Арман, жениться на... Какая подлая ловушка!
Между тем виконт уже пожимал Вернейлю руку, виконтесса улыбалась. Лишь женщина под покрывалом оставалась неподвижной. Когда Вернейль молча преклонил колена на подушке, рядом с ней, она, казалось, слегка вздрогнула и покачнулась, но, сделав усилие, тотчас выпрямилась.
– Галатея, моя милая Галатея! Ты, которую я столько оплакивал, ты возвращена мне, – прошептал ей на ухо Арман.
По знаку графа священник подошел к жертвеннику, и обряд начался.
Солнце, уже склонявшееся к западу, проникало под пурпуровый купол шатра сквозь длинные полуоткрытые занавески и сверкало на золотом кресте, на блестящих украшениях алтаря, на одеждах священника. К его торжественному звучному голосу примешивались отдаленное пение птиц, шелест ветерка в дрожащих ивах и легкий шорох волн на озере. Арман и его подруга, казалось, поглощены были величественностью этой сцены. Шарль, стоя за ними вместе с графом, виконтом и виконтессой на коленях и сложив свои маленькие ручки, шептал молитву. Другие присутствующие, в числе которых был и Раво, стояли в отдалении.
Ничто не нарушало торжественности церемонии до той минуты, когда Вернейль должен был надеть обручальное кольцо на палец своей будущей супруге. Она высвободила руку из-под покрывала, и Арман, не удержавшись, поднес ее к губам. Галатея поспешно отдернула руку, прошептав со смущением:
– Вы забываете, что мы перед алтарем!
Волнение Армана еще более усилилось при звуке ее голоса, столь хорошо ему знакомого. Оно не успело улечься, когда священник спросил по обычаю:
– Арман де Вернейль, согласен ли ты взять в жены Луизу де Санси?
Полковник, побледнев, вскочил.
– Луиза де Санси? – повторил он с негодованием. – Меня обманывают, играют мной... Никогда! Никогда!
Этот возглас, казалось, нисколько не смутил священника, который бесстрастно ждал, чтобы жених занял свое место. Граф де Рансей иронически улыбнулся, а виконтесса, стоявшая ближе всех к Арману, сказала ему вполголоса:
– Полковник, это клятвопреступление!
– Если я клятвопреступник, – шепотом ответил Вернейль, – то виноваты в этом те, кто злоупотребил моей доверчивостью. Прошу прощения у этой девушки, без сомнения, невольной участницы гнусного обмана, но наш брак невозможен.
Поднялся шум, но громче других звучал голос Раво:
– Луиза де Санси! Вот это другое дело. Не артачься, Вернейль, женись!
Однако Арман, оскорбленный подобным обманом, упорствовал, и скандал казался неминуемым, когда невеста сдернула покрывало. Результат этого был мгновенный: Арман, вскрикнув, упал на колени.
– Прости меня, Господи, – прошептал он. – На минуту я усомнился в своем счастье...
Едва церемония кончилась, к новобрачным подошел граф де Рансей.
– Арман де Вернейль, – сказал он торжественно, взяв за руки новобрачную, и маленького Шарля, – теперь вы можете обнять свою жену и сына.
Галатея мгновенно оказалась в объятиях Армана. Потом пришла очередь Шарля. Присутствующие с умилением смотрели на эту трогательную сцену.
– Милая моя Галатея, – восторженно говорил Вернейль, – так это ты? Ты жива, ты моя жена, мать моего ребенка! Но зачем ты так долго оставляла меня в ужасном заблуждении? Почему ты мучила меня, растравляла мои раны?
– Не обвиняй меня, Арман, я страдала не меньше. Но мы слишком жестоко оскорбили моего опекуна, чтобы не почтить его воли, как бы безжалостна она ни казалась...
– Мадам де Вернейль права, – сказал граф. – Один я виновен в крайних, но спасительных мерах, на которые вы жалуетесь, и мне нужна была большая твердость, чтобы обеспечить ваше счастье, как я его понимаю. Я должен был устоять против собственных горестей и против ваших, мне надлежало противиться непрестанным просьбам детей. К тому же сегодня я получил выговор, если не сказать больше, от капитана Раво. Но я все это вынес, и вот имею удовольствие видеть, что все исполнилось согласно моим желаниям.
– Но почему на протяжении этих шести лет вы не напомнили мне о моем долге дать имя моему сыну и вернуть Галатее уважение? К чему эта таинственность, эта фантасмагория?
– Подумайте сами, полковник, на другой же день после Розентальского сражения вы покинули деревню с французской армией. Кроме того, я долго не знал, что вы были убеждены в смерти Галатеи, и ваше молчание истолковывал по-своему. Ну, а когда я убедился, что вы действительно верите в ее трагическую гибель, то не стал вас разубеждать, не без причины думая, что воскрешение Галатеи произведет на вас сильное впечатление.
Вздохнув, граф продолжал:
– События, связанные с вашим присутствием, показали мне всю глупость заключения, на которое я обрек свою семью. После сладких пятнадцатилетних грез что я имел? Обесчещенную воспитанницу и окровавленный труп сына. Совесть терзала меня, я обвинял себя во всех этих несчастьях, в том, что не сумел их предвидеть. Я хотел создать общество идеальное, но неумолимая действительность грубо уничтожила его. Я отверг обольстительные мечты; преграды, которые я воздвиг между собой и светом, были разрушены. Сочетав браком сына с младшей из моих воспитанниц, я привез их во Францию вместе с Галатеей. Там они получили образование... Увы, если бы я не отвергал с упорством этого долга, Лизандр, может быть, был бы жив, и сделался бы моей гордостью и радостью.
Голос старика задрожал при этом воспоминании, и с минуту он хранил молчание.
– Но зачем возвращаться к этим печальным происшествиям? – наконец произнес он. – Полковник Вернейль, Галатея воспитана сообразно месту, которое она должна была занять в свете, сделавшись вашей женой. Скоро вы оцените многочисленные таланты некогда невежественной пастушки. Но если ее старались сделать достойной вас, то справедливость требовала узнать, достойны ли вы ее. Я считал вас непостоянным, ветреным, замечал в вас большое честолюбие и потому желал удостовериться, была ли ваша привязанность к Галатее сильной глубокой страстью или очередным мимолетным увлечением, которые военные забывают так скоро. Особенно желал я увериться, угасла ли в вас любовь к славе и бродячей жизни. Такова причина испытаний, из которых вы вышли победителем. Я нашел вас проникнутым сознанием своих проступков, верным воспоминаниям о женщине, отдавшейся вам с таким самоотречением. В сердце вашем проснулась отеческая нежность к бедному невинному малютке, о существовании которого совсем недавно вы еще не знали.
