Александр Трубников - Меченый Маршал

Выместив злобу на водителях двух нанятых автобусов, Шамарин погрузился в «Ягуар», который оставил перед отъездом на правительственной стоянке, и, поглядывая на часы, ринулся в сторону центра, чтобы до начала церемонии успеть переговорить с Наместником, и поделиться с ним своими соображениями.

Он успел лишь ступить на порог кабинета, как Наместник, который отвечал на какой-то звонок, приложил палец к губам и нажал на клавишу громкой связи.

— Господин архиерей? — раздался в динамике незнакомый голос. Его обладатель выговаривал слова по-русски медленно и с сильным акцентом. Это был определенно иностранец, отметил Шамарин, так как по «официальному» званию здесь к Наместнику не обращался никто, — с вами будет разговаривать господин Рене Синклер. Я его буду переводить. Речь пойдет про Турин и Салоники.

Стараясь не производить ни малейшего шума, Шамарин медленно опустился на ближайший стул, и превратился в слух.

20

Солнце не успело подняться над бесконечными рядами виноградных лоз, которые окружали богатую бургундскую деревню, как в церкви тамплиерской прецептории зазвонил колокол. Это означало, что наступила суббота, и пора собираться на ярмарку.

Якоб прикрикнул на жену, чтобы не мешкала с завтраком, урезонил младших детишек, затеявших в доме игру в прятки, и велел достать из сундука свой лучший наряд. Ведь он был не простым вилланом, а вольным и зажиточным крестьянином, который добился для себя и своих потомков столь желанного крепостного права.

Конечно, привилегия укрываться в крепости их господина, барона де Боне, вместе с семьей и двумя телегами скарба, в случае опасности или войны, обходилась недешево. Но зато теперь, когда в замковую книгу было внесено его имя и прозвище, вместе с количеством свиных туш, которые он был обязан ежегодно поставлять в замок, Якоб Весельчак мог чувствовать себя вполне спокойно.

Он нагрузил телегу забитыми вчера свиньями, и, раскланиваясь с соседями, выехал за околицу.

Соседи, крепостной привилегии не имевшие, из зависти утверждали, что для того чтобы чувствовать себя в безопасности, достаточно соседства тамплиеров, которым они платят церковную десятину. Здесь неподалеку от города Боне, за стенами своей прецептории, храмовники обучают военному делу тех братьев, которые вступают в орден во Франции, Бургундии, Нормандии, Провансе и Лангедоке, и готовят их к отправке в Святую Землю, так что в рыцарях нет недостатка.

Правда, священник в своих проповедях частенько рассказывает о том, что храмовники все время нарушают заповеди Господни. При этом он частенько приводит в пример поговорку: «Пьет и ругается как тамплиер». Но Якоб, который водил дружбу с каменотесами, знавшими всех и вся, знал, в чем тут дело.

Епископ диоцеза Боне, который из-за соседства большого тамплиерского дома терял доходы, готов был тамплиеров окрестить кем угодно, хоть еретиками, хоть язычниками, лишь бы прихожане отдавали десятину не в прецепторию, а в его приходы. А пословицу эту принесли из Лангедока, где слово «тамприер», а (вовсе не тамплиер!) на местном наречии обозначает «стеклодув».

Зная, что на тамплиеров возводят напраслину, Якоб Весельчак, тем не менее, заносчивых храмовников не любил. Как бы в подтверждение этим мыслям, его обогнал, обдав пылью, и чуть не перевернув телегу, заставив съехать на обочину, большой отряд. Два десятка воинов-монахов в плащах из бурой, неочищенной шерсти, с поднятыми вверх копьями, пророкотали мимо и скрылись за поворотом дороги.

Когда пыль немного улеглась, Якоб сильно хлестнул лошадь, выместив злобу и испорченное настроение на бессловесном животном, и продолжил свой путь.

Дмитрий, возглавлявший отряд, который с раннего утра занимался полевой выучкой, не заметил на скаку телегу, которую отогнал в сторону Тамош, потому что в это время вычитывал одного из неофитов.

— Ну и сколько можно с тобой возиться, Жак? — повернувшись в сторону молодого человека, он вдалбливал в его упрямую голову слово за словом, будто гвозди вбивал, — ты что, совсем не в состоянии выучить Уложение? «Когда они построены в эскадроны, никто из братьев не должен переходить из одного эскадрона в другой, либо садиться в седло, либо брать свой щит, или копье без разрешения. А когда они вооружатся, и двигаются эскадроном, они должны держать своих оруженосцев с копьями перед собой, а тех, кто с конями, позади себя, так, как приказывает Маршал либо тот, кто на его месте. Никто из братьев не должен поворачивать назад своего коня, чтобы сражаться или кричать, либо из-за чего-нибудь еще, пока они находятся в эскадроне»[2].

— Это же невозможно, Жак, — продолжал Дмитрий, — ты хватаешься за копье, не дожидаясь команды, словно меня не слышишь, строй не держишь, а щит так и не научился правильно наклонять, как ле Бон с тобой не бился. Не знаю, когда тебя можно будет рекомендовать к посвящению в рыцари, и уж тем более направлять в Заморье — одно слабое звено может свести на нет успех целого сражения.

Жак, как обычно, уткнув глаза в дорогу, и наклонив голову вперед, обиженно сопел, ничего не говоря в ответ. Дмитрий носил золотые шпоры, имел статус светского рыцаря, который служит установленный срок, и отвечал за военную подготовку братьев французской провинции, а Жак, несмотря на благородное происхождение, был пока простым оруженосцем, и ждал со дня на день посвящения в братья-рыцари. Он не знал, что сегодня в Боне прибывает сам магистр Франции, и церемония посвящения назначена на завтрашний день.

Добравшись до рынка, где, несмотря на раннее время яблоку негде было упасть, Якоб заплатил здешнему старшине за место, при этом незаметно подсунув ему отличный ошеек, чтобы тот и впредь придерживал для него передний ряд, и начал раскладывать свой аппетитный товар.

Он развесил туши на крюках, и уж было принялся за разделку, как в проезде появилась телега, запряженная мулом, которым правил маленький и очень толстый человечек в черной тунике с красным тамплиерским крестом. Это был конверс — наемный служащий из прецептории. Плащ, накинутый на его плечи, топорщился во все стороны, делая его обладателя похожим на огромного взъерошенного воробья.

«Воробей» внимательным взглядом оглядел прилавок, затем самого Якоба, неуклюже сполз с высокой телеги, и утиной походкой подошел поближе.

— Что пейзанин, свининку продаешь? — спросил он на удивление противным, писклявым голосом, с трудом подбирая бургундские слова.

Якоб, обидевшись на то, что его, зажиточного свиновода, в присутствии односельчан обозвал «пейзанином» какой-то иноземец, в ответ гордо промолчал.