Ольга Елисеева - Последний часовой
– Осмелюсь предположить. – Бенкендорф чувствовал, что ступает на тонкий лед. – Мне раз случилось задать подобный вопрос одному австрийскому чиновнику, занятому надзором за тамошними заговорщиками. На мой вкус надо было похватать виновных, и дело с концом. А он, как служака опытный, сказал: нет, стоит приглядеться, подождать, чтобы проявились все мятежники. И тогда наносить удар. Вот такая логика.
– Дрянная логика! – рассердился Никс. – Оставить на свободе очаг зла, чтобы развращать легковерных, и потом подводить людей под суд. Лучше сразу наказать немногих зачинщиков, чем тащить на веревку сотни соблазнившихся. Разве не это мы сейчас делаем?
Бенкендорф молчал. Государь сам ответил себе на счет старшего брата. Не ему, подданному, вставлять реплики.
– Вы правы, – со вздохом кивнул Николай. – Боюсь, что логика была именно такой. Оставьте проект. – Он указал на стол. – Мои соображения получите через неделю.
* * * Тульчин.Обиженные быстро учатся видеть выгоды положения. Софья Константиновна требовала любви, как если бы одно венчание могло ее обеспечить. И горячего генеральского стыда, как если бы память русского не отличалась от памяти поляка иной избирательностью событий. На ее речи о взятой Варшаве Поль начинал глухо бубнить что-то о сожженной Москве.
Скандал не мог не разразиться.
Коварная Ольга дала о себе знать вскоре после возращения Павла Дмитриевича в Тульчин. Однажды вечером, когда у хозяйки дома в гостиной опять собирались соотечественники, а начальник штаба счел за лучшее не покидать кабинета, ему принесли записку: «Жду. Станция Прилепы. Твоя». Подпись не требовалась. Пять верст от города. Конечно, она не рискнет заехать. Но и он упустит ли шанс повидаться?
Сердце сразу оборвалось в живот. С ненавистью взглянув на дверь, за которой витийствовала его законная половина, и ощутив все свои попытки вести себя правильно до тошноты глупыми, Киселев приказал закладывать. У него всегда имелась прекрасная отговорка: «В штаб». Но ее не потребовалось. Никто ничего не спросил. Даже не заметил отъезда хозяина.
Прилепы – глухая почтовая станция на подступах к Тульчину. Тут меняют лошадей. Но чаще путешественники промахивают мимо без остановки. Косая сараюха. Изба смотрителя. Конюшни самого мерзкого вида. Только один экипаж притулился к поваленному тыну. Весь в весенней грязи, колеса и подвеска такие, словно их сутки крутили в болоте. Завидев в слепое оконце другой возок, женщина в шали-паутине из черного кружева выбежала на крыльцо. Минута, и она у двери кареты. Умоляющие глаза, дрожащий подбородок – открой, пусти!
На секунду Киселев испытал оторопь. Нажмет на ручку, схватит за пальцы – и все вернется на круги своя. Та же боль, раскаяние, недовольство собой. Но разве не за этим он ехал? Ольга оказалась внутри быстрее, чем генерал решил, что делать.
– Поль, Поль… – Поспешные поцелуи, быстрые, неосознанные касания рук. – Прости меня! Прости! Я не могла оставаться дома. Не посмотреть на тебя! Ты жив! На свободе! Я так боялась! Эти ужасы… Я думала, что больше не увижу… Господи, Поль! Ты вернулся!
Излишне говорить, что ничего подобного от жены он не слышал. Софи даже как-то искоса посматривала на супруга. Точно размышляла: чем человек, столь замешанный в заговоре, мог заслужить прощение государя? И, кажется, негодовала в душе. Ей было бы отраднее видеть в нем героя. Страдальца.
– Поль!!! – Этим восхищенным вздохом Ольга вознаградила его за ожидаемое падение. Ее маленькое сердце, как кулачок, билось в его грудь. Пусти, пусти!
– Я люблю тебя. – Киселев поцеловал ее в тонкую белую нитку пробора. – Я как слепой. Ты прости меня.
– Тебя больше не заберут? – Ее острый подбородок уперся ему в ключицу. – Ты оправдался?
– Не знаю. – Павел Дмитриевич вздохнул. – Меня отпустили. А там…
– Господи, только не тебя, только не тебя… – шептали ее губы. – Я все сделаю. Скажи, к кому поехать? Кого ублажить?
– Не смей! – Он оторвал Ольгу от себя. Ее глаза просительно шарили по его лицу, и Киселеву стоило немалых усилий изобразить гнев. – Все будет хорошо.
Она просияла. Прижалась виском к его плечу, заулыбалась – жалко, по-детски.
– Мое, мое. Не отдам.
Так они сидели. Полчаса? Час? А может, всего минуты три? Оба не ощущали времени.
– Я приехала предупредить. – Ольга отодвинулась от него и положила на плечи обе руки. – Софи, пока тебя не было, затеяла опасную штуку.
– Что тебе до нее? – чуть сонно отозвался Павел Дмитриевич. Пусть не уверяет его в сестринских чувствах.
Ольга и не стала.
– Меня интересуешь только ты, – с восхитительным цинизмом призналась она. – У Софьи собираются поляки. Строят планы. Сестра была у нас в Мисхоре и проболталась, будто ими написана целая петиция, которую надлежит вручить представителям иностранных дворов в Петербурге, когда они съедутся на похороны государя…
Ольга замолчала. Да больше ничего и не требовалось. Генерал сам был способен оценить происходящее. Его едва простили. Если узнают, что жена занимается политическими заговорами в пользу Польши… Тень Следственного комитета вновь замаячила над головой Киселева.
Расставшись с возлюбленной, как оторвав половину себя, Павел Дмитриевич вернулся в Тульчин еще затемно. Дом спал. В розовых облаках батиста почивала под парижским балдахином прекрасная героиня. Нарышкина рассказала ему, где сестра хранит сочиненные ею пламенные призывы о помощи. Ничего глупее и опаснее придумать было нельзя. Генерал поднялся в диванную. Тихий уединенный будуар. Портреты отца и матери графини. Камин с часами на длинной мраморной полке. Самый нехитрый тайник за отъезжающей панелью.
Он взял пачку бумаг в руки. Развел камин и, не читая, стал по листку укладывать на пламя. Нечто подобное Павел Дмитриевич предпринял накануне вызова в Петербург. Среди его документов не было ничего особенного, но в свете грозных обстоятельств любой клочок с неосторожным словом мог оказаться роковым.
– Поль! Что ты делаешь?
Он повернулся к двери. Софи все прочла на его лице.
– Как ты посмел? Это чужое! Тебя не касается!
Генерал тяжело поднялся с колен.
– Пока ты моя жена, все, с тобой связанное, меня касается.
В его голосе было что-то, заставившее Софи попятиться.
– Меня предали. Нетрудно догадаться, кто. Ольга.
Муж молчал.
– Будь проклят день, когда я согласилась венчаться с тобой!
Павел Дмитриевич опять присел на корточки и положил новую порцию бумаги в камин. Жена продолжала осыпать его упреками. Но странное дело: они точно не задевали генерала.
