Александр Барышников - Клад Соловья-Разбойника
— Там, в воде, — тихонько говорил он, — мне показалось, что Большая Река готова принять меня. Если бы не чужак, она проглотила бы меня без раздумья, это значит, что я виноват. Поэтому мне хочется умереть. Юма, это так просто сделать — надо только шагнуть из лодки…
— Ты не прав, — отвечала Юма. — За то время, пока чужой кричал на меня. пока он раздевался и плыл за тобой, Голубая Змея могла много раз взять тебя к себе. Но не сделала этого. Напротив, она играла с тобой, как с любимым чадом, она ласкала тебя, лелеяла и утешала. А иначе — разве позволила бы она чужому спасти тебя? Голубая змея сильнее всех на свете, ей ничего не стоило проглотить вас обоих. И если теперь ты прыгнешь в воду, она снова сохранит тебе жизнь. А чужой снова вытащит тебя — теперь я знаю это наверняка.
Почувствовав на себе взгляд девушки, Николка усмехнулся, соскользнул со скамьи и опустился на дно ушкуя напротив молодых биаров.
— Сколько лиха с вами хлебнул, — сказал он удивленно, — а как кличут не ведаю.
Биары настороженно молчали.
— Ну вот, — Николка для примера показал на кормщика. — Федька.
Федь-ка. Понятно? Это — Иванко, это — Мишаня… А ты?
Он ткнул пальцем в биара.
— Чего малчишь-то, — дурья твоя голова?
— Федь-ка. — повторила девушка неожиданно точно и правильно.
— Так! — обрадовался Николка.
— Юма, — указала она на себя. — Кытлым.
— Юма, Кытлым, — повторил Николка радостно.
девушка ткнула пальцем в Николку.
— Дурятая клова? — спросила серьезно.
Ушкуйники, давно знавшие николкино присловье, захохотали.
— Чего ржете, олухи? — заорал на них ватажник, но и сам не вытерпел, засмеялся вместе с ними вместе со всеми. Юма удивленно оглядела смеющихся чужаков.
— Веселая ты девка, — сказал Николка одобрительно, — и лихая к тому же. Хочешь, попрошу Федьку, он тебя в ватагу зачислит, из тебя хороший ушкуйник получится:
А кормщик думал, что же делать дальше. Эх, как неудачно сложился поход. Все было плохо, и только одно тешило — ратнички его зубоскалят и смеются, значит, не пали духом, в бою, даже неравном, не оробеют, стало быть, есть надежда, а кали надежда есть — будем барахтаться да последнего.
Воля Йомалы
Выслушав посланного Чермозом гонца, Суксун отпустил его отдыхать и вошел в храм. Здесь было тихо, под крышей и в дальних углах затаился таинственный полумрак. Напротив входа, у главной стены, величественно вздымался Йомала, окутанный сказочным мерцаньем, исходившим от короны, ожерелья в золотой чаши, что стояла на коленях главного бога биаров. Суксун, испытывая непривычную для себя робость, сделал несколько осторожных шагов и опустился на колени.
— Прости меня, — прошептал он чуть слышно. — Ты бог, а я только человек. Люди слабы и уязвимы. Данная тобою власть сделала меня сильным, а поклонение слабых и уязвимых, их малодушие и страх ввергли меня в соблазн. Прости и не карай строго, ведь я долгие годы честно трудился во славу твою. Ты знаешь, что Суксун-жрец бьется за счастье всех биаров. Ведаешь ты и другое — Суксун-человек хочет счастья своему любимому сыну. Разве это плохо? Чермоз — биар, он тоже имеет право на счастье. Но его счастье невозможно без Юмы, а Юма не может быть счастлива без Кытлыма. Кытлым простой охотник. к тому же стрела его поразила священную змею, а Чермоз сын человека, который всего себя отдал тебе, великий Йомала. Разве простого охотника можно сравнивать с сыном главного жреца? Прости! Прости!
Думая так, я был не прав, ты покарал всех биаров за мою неправедность. Ты спас Кытлыма, послал чужих людей, и теперь мне ясно, что Чермозу с ними не справиться — ему помешает моя неправда.
Я готов принять любое наказание, но что же будет с биарами?
Подскажи, научи, и я сделаю все, что ты захочешь…
Бог биаров сурово сверкал драгоценными каменьями глаз, неподвижно глядя поверх головы склонившегося жреца. Взглядом своим он проникал сквозь стену храма и ревниво оглядывал всю биарскую землю. Йомала видел скачущего по тайге Чермоза и понимал тщету его усилий. Он видел плывущих по Большей Реке чужих людей и чувствовал их силу и хитрость. Но он молчал, потому что боги не снисходят до разговоров со смертными, особенно с такими, которые ради собственного блага нарушают установленные богами законы.
Не дождавшись ответа, Суксун тяжело поднялся с колен, медленно вышел на крыльцо и попросил стоящего у дверей воина позвать жрецов. Воин резво убежал в сторону селения, и вскоре оттуда пришел Нырб в сопровождении остальных служителей Йомалы. Все вслед за Суксуном вошли в храм.
— Здесь, у подножия трона великого бога биаров, — торжественно и печально заговорил главный жрец, — я хочу сказать о своем прегрешении. Кытлым не виноват, он убил священную змею по ошибке и наказан по обычаю. Но я решил использовать этот случай, чтобы избавиться от молодого охотника, потому что Юма любит его, а мой сын любит Юму. Пользуясь властью, данной мне великим богом, я сделал все, чтобы убрать Кытлыма с дороги моего сына. Я поставил счастье Чермоза выше спокойствия и процветания всех биаров. Я думал, что мое многолетнее служение и будущие мои труды во имя великого Йомалы окупят этот невеликий, как мне тогда казалось, проступок. Я ошибся:
Могучему нашему покровителю одинаково дороги все биары — и сын главного жреца, и простой охотник… Поэтому Йомала наказывает нас, и виноват в этом только я. Здесь, перед его сияющим ликом, вы должны решить, как поступить со мной. Вы можете скормить меня Голубой Змее:
— Обычай запрещает приносить в жертву людей, — прервал его Нырб.
— Да, да! — горячо согласился Суксун. — это один из законов великого Йомалы. Я хотел его преступить, и вы можете убить меня как преступника. Но прежде чем это произойдет, вы должны решить, как спасти храм, как уберечь биаров от этого страш:
Он не успел договорить — глухой удар всколыхнул почву под ногами, потряс храм, пошатнул трон, чаша на коленях Йомалы опрокинулась и в золотом дожде монет полетела вниз, вслед за чашей устремилась корона, сорвавшаяся с головы бога биаров. Поверженные знаки его могущества почти одновременно ударились о пол — монеты со звоном запрыгали, чаша погнулась, корона расплющилась и, печально звякнув, накрыла беспорядочную кучку священного золота.
— Йомала отказывается быть нашим покровителем. — в ужасе прошептал Суксун и без памяти повалился на пол.
Когда кончилось краткое забытье, Суксун открыл глаза и увидел рядом с собой распластанное тело Нырба, лицо которого было белее снега, а посиневшие губы странно улыбались. Остальные жрецы испуганно топтались у выхода. Суксун поднял лицо и со страхом взглянул на Йомалу. Бог снова был неподвижен, но сильно изменился. Богатая его одежда была порвана во многих местах, правая рука переломилась и уродливо ощетинилась торчащими щепками, глаза, из которых высыпались драгоценные камни, потухли и умерли, удержавшееся на шее ожерелье казалось упавшими из этих глаз слезами.
